Алмаз лорда Гамильтона

– Мы сегодня не принимаем, – проговорил он точно так же, как вчера. – Приходите завтра…

– Не позже трех часов, – продолжила за него Женя, – после трех вы закрываетесь.

Толстяк удивленно поднял на нее глаза.

– Здравствуйте, – приветствовала его Женя. – Я к Аркадию Борисовичу. Он у себя?

– К кому? – переспросил хозяин кабинета.

– К Аркадию Борисовичу Ерусалимскому! – повторила Женя с нетерпением.

– К Ерусалимскому? – толстяк удивленно поднял брови. – Да что вы! Он у нас уже очень давно не работает! Лет пятнадцать, наверное. Не знаю, жив ли он – он уже тогда был очень старый!

– Что вы такое говорите? – перебила его Женя. – Я же только вчера с ним разговаривала! Он сидел вон в той комнате! – Она показала на дверь в глубине кабинета.

– Не знаю, что вы такое говорите! Этого быть не может! – Толстяк надулся от возмущения, казалось, еще немного – и он лопнет, как перезрелый помидор.

Но в этом его возмущении Женя заметила какую-то ненатуральность. Он явно переигрывал и, казалось, смотрел на себя со стороны – как я, удачно разыгрываю недовольство?

Вдруг за окном послышалось громкое рычание мотора.

Толстяк подскочил, выбежал из-за стола, подбежал к окну и громко заверещал:

– Эй, вы что там делаете? Кто вам это позволил? Кто вас вообще сюда пустил с экскаватором?

В ответ из-за окна донеслась цветистая матерная тирада.

Толстяк ахнул, бросился к двери и стремглав вылетел наружу, крича по дороге:

– Да я вас… да я тебя… да что же это такое! Да кто пустил, да тут же могилы старые, художественная ценность!

Женя проводила его взглядом и решила не терять времени.

Она открыла дверь, за которой должен был находиться кабинет Ерусалимского.

Со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось – та же тесная, захламленная комната, загроможденная каменными обломками, заваленная фотографиями и гравюрами с изображениями памятников и надгробий. На прежнем месте валялись крыло каменного ангела, обломок колонны, мраморный завиток, отбитая голова. Только самого Аркадия Борисовича не было.

Женя обошла стол, заглянула в шкаф, через который Ерусалимский сбежал накануне, – нигде не было никаких следов хозяина этого кабинета. Ну правильно, не в шкафу же он прячется от нее. И никакой мистики – подговорил этого жуликоватого толстяка, чтобы тот отвязался от Жени, – вот и все. Ну, мы еще поглядим, как дело обернется…

На столе Женя увидела знакомую гравюру с каменным надгробием – два льва, два раскидистых дерева.

Теперь она знала, что это – герб рода Гамильтонов.

И вдруг, под влиянием какого-то порыва, Женя схватила эту гравюру, свернула ее в трубку и спрятала в сумку.

Из соседней комнаты донеслись какие-то невнятные громкие звуки, словно кто-то огромный прочищал горло.

Женя вышла из кабинета Ерусалимского.

Толстяк уже сидел на своем месте. Увидев ее, он возмущенно запыхтел, как закипающий чайник:

– Вы что это? Вы почему это там? Вы что это там делали? Вы по какому это праву?

– Да ладно, – отмахнулась Женя, – думаешь, не знаю, чем ты тут занимаешься? Памятники старинные с могил воруешь и на сторону продаешь!

Она сказала это просто так, чтобы толстяк не приставал и не вздумал ее обыскать, но тот вдруг ужасно побледнел, потом покраснел и начал хватать ртом воздух. Женя даже испугалась, что он тут и окочурится на рабочем месте. Впрочем, какое ей дело? Но, выходит, она права, толстяк – жулик, ишь, как его разбирает.

Ладно, пора уходить, ничего она тут больше не выяснит. И Ерусалимского не найдет.

У ворот кладбища ее настиг звонок мобильника. Номер был незнакомый.

– Женя… – раздался неуверенный, смущенный голос, – Женя, это Расторгуев.

– О! – удивилась Женя. – Здравствуйте, Андрей Палыч! А вы разве не в Москве?

– Я уезжаю сегодня ночным поездом, и я хотел… – он помолчал, так что Женя решила взять разговор в свои руки.

– И вы хотели попрощаться. Что ж, всего вам хорошего, как говорится, счастливой дороги. Мне было очень приятно с вами пообщаться, вы хорошо танцуете…

– Женя! – теперь в голосе Расторгуева не было неуверенности. – Я не хочу прощаться, я хочу с вами увидеться! Посидим в кафе, поговорим, потом погуляем, погода такая хорошая…

– Хорошая? – Женя вспомнила, что с утра лил тоскливый дождь, а теперь и правда дождь прошел, и даже небо голубое сквозь тучи кое-где просматривается неровными клочками. – Да, и правда, хорошая… но, понимаете…

– Понимаю, – перебил Расторгуев, – но и вы меня поймите. Нам нужно поговорить, и если вы думаете, что я к вам клеюсь, или подбиваю клинья, или как там у вас еще говорят, то это не так. Вы меня интересуете совершенно по другому поводу.

«Вот как?» – Женя вовремя прикусила язык, чтобы не сказать это вслух. Отчего-то ей стало обидно, то есть не то чтобы обидно, а как-то неприятно. Все-таки этот Расторгуев – ужасно противный тип. Одно слово – зануда. И по какому, интересно, поводу Женя его интересует? Снова начнет про родителей расспрашивать, докапываться? Ох, и за какие грехи ей это наказанье!

Послать бы его подальше, но не получится, судя по голосу, он серьезно настроен.

– Но я сейчас никак не могу, я иду в Эрмитаж! – неожиданно брякнула Женя.