Алмаз лорда Гамильтона

Однако не успела она сделать и нескольких шагов, как навстречу ей выехал мальчик лет пяти на трехколесном велосипеде. Мальчик этот был удивительно похож и на Аркадия Борисовича, и на Бориса Аркадьевича, только белый пух на его голове был гораздо гуще и пышнее, отчего он походил на готовый облететь одуванчик.

Остановив велосипед перед Женей, он внимательно оглядел ее и проговорил внушительным басом:

– Это вы та девушка, которая к прадеду пришла? А Борька правду сказал, вы ничего!

– Борька? – удивленно переспросила Женя. – Кто такой Борька?

– Брат мой. Старший, понятное дело.

– А где же он меня видел?

– Известно где! На камере видеонаблюдения. Он у нас этими камерами ведает.

– А ты, наверное, Аркаша? – догадалась Женя.

– Ну да! А вы откуда знаете? – и разговорчивый мальчик укатил по коридору, не дожидаясь ответа.

А Женя постучала в дверь, за которой ее ждал Аркадий Борисович Ерусалимский.

– Заходите! – донесся из-за двери знакомый голос.

Женя толкнула дверь и вошла.

Комната Аркадия Борисовича казалась очень тесной. Большую ее часть занимал рояль, оскалившийся черно-белыми зубами клавиш, а все свободное место оккупировали всевозможные скульптуры и статуэтки, а также каменные обломки и фрагменты – такие же, как в кабинете Ерусалимского в некрополе.

Сам Аркадий Борисович сидел в массивном кресле с львиными лапами. Маленькие его ножки не доставали до пола и болтались в воздухе, отчего Ерусалимский был похож на шаловливого ребенка.

– Все-таки нашли вы меня! – проговорил он со вздохом. – Шурочка мне говорила, что вы упорная… садитесь! – Он показал Жене второе такое же кресло.

– Надеюсь, сейчас вы не убежите? – прищурилась Женя. – Стыдно, в самом деле, что вы как мальчишка прямо, в вашем-то возрасте!

– Да куда же мне бежать? Здесь все мое… – Аркадий Борисович обвел взглядом комнату и ее содержимое, но наверняка имел в виду нечто большее – всю свою семью и все жизненные обстоятельства.

– Ну, вообще, почему вы не хотите мне рассказать то, что знаете? – спросила Женя, удобно устраиваясь в кресле. В отличие от Ерусалимского, она вполне доставала ногами до полу и поэтому чувствовала себя увереннее.

– Я обещал Шурочке, что не стану вам рассказывать… она считала, что так будет безопаснее. Для вас, – уточнил он после небольшой напряженной паузы.

– Может быть, раньше так и было, – кивнула Женя, – но сейчас мне лучше знать, с чем и с кем я имею дело.

– Вы хотите сказать, что те события… что они вернулись? Что они снова начались?

– Чтобы ответить на ваш вопрос, я должна хоть что-то знать о тех событиях! А то я понятия не имею, что вы имеете в виду! От меня все скрывали!

– Ну… вы мне не оставили выбора… – Ерусалимский неловко заворочался в своем кресле, сжал маленькие ручки. – Буквально не оставили выбора… надеюсь, Шурочка меня поняла бы…

– Поняла, поняла, я не сомневаюсь!

– Ну, для начала… ваши родители не погибли в автокатастрофе. Не разбились в горах.

– Я догадывалась…

– Их убили.

Женя действительно уже понимала из рассказа Расторгуева, что родители погибли не так, как рассказывала ей бабушка. Но одно дело догадываться или даже понимать и совсем другое – знать точно. Поэтому от слов Ерусалимского Женя почувствовала холод в животе, и перед глазами у нее поплыли цветные точки. Она постаралась не показать свою слабость, только сжала руки в кулаки и потребовала:

– Расскажите, как это случилось.

Ерусалимский опустил глаза, снова заворочался в кресле, устраиваясь поудобнее.

Женя внимательно посмотрела на него и внезапно поняла, как он стар, как устал от жизни и как тяжело ему говорить о тех прежних событиях. Он хотел бы избежать этой необходимости, хотел бы продлить заговор молчания, хотел бы оставить прошлое запертым на замок. Но она не могла ему это позволить.

Она должна знать.

И Аркадий Борисович заговорил.

– В тот день… точнее, в ту ночь Шурочка проснулась, как будто разбуженная чьим-то оглушительным криком. Она почувствовала, что что-то произошло, что-то страшное, и до утра не могла заснуть, не находила себе места, ходила по квартире от стены к стене, как зверь в клетке. А утром, едва рассвело, ей позвонила соседка по даче, давняя знакомая, и сказала одно только слово: «Приезжай!»

Но она сказала это с такой интонацией, что Шурочка поняла – случилось действительно страшное, сбылись все ее худшие подозрения. Даже хуже, чем она могла вообразить.

Шурочка помчалась на дачу.

Когда она приехала…

Ерусалимский замолчал, словно заново переживая тот день, словно вернувшись в него.

Женя не торопила старика, она понимала, как трудно ему говорить, понимала, что милосерднее было бы позволить ему замолчать, закрыть дверь в прошлое, – но она не могла на это согласиться, чтобы жить дальше, ей нужно было знать, знать все.