Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)

Я их восторга не разделяю. Мне кажется, что я обычная шестнадцатилетняя девочка, у которой зеленые глаза и светло-каштановые слегка вьющиеся волосы. Многим это кажется удивительным сочетанием. Ведь в Дистрикте-12, провинции, где добывают уголь, все делятся на городских и жителей Шлака,района для бедных, где в основном живут шахтеры и их семьи. В Шлаке почти все темноволосые и сероглазые, а городские дети обычно рождаются голубоглазыми блондинами, а я вот от них отличаюсь. Однако все проще некуда: мой папа – выходец из Шлака, его отец умер под обломками обвалившейся шахты, а мать – от голода, но учитель математики и его бездетная жена сжалились над осиротевшим двухгодовалым ребенком и взяли его на воспитание к себе. Папа позже отплатил им большой благодарностью, он всегда хорошо учился, а его труды во Дворце Правосудия быстро увенчались успехом: в возрасте тридцати пяти лет его избрали на пост мэра нашего дистрикта.

Так голубые глаза смешались с серыми, и образовались зеленые, оставив во мне частичку Шлака, однако город все равно победил, потому что белоснежная гладкая кожа, тонкие черты лица и миниатюрная фигура досталась мне от мамы. Наверное, поэтому меня и считают хорошенькой, а в последнее время парни из школы все чаще зовут прогуляться по дистрикту вечером, но я не уверена, что это все благодаря «моей редкой красоте», скорее всего то, что я дочка мэра, привлекает их куда сильнее. А я не люблю высовываться: глупо хвастаться отцом, у которого высокая должность, да и по большему счету из них мне никто не нравится, потому что я уже два года влюблена в непокорного Гейла Хоторна, который даже не глядит в мою сторону.

Комментарий к Пролог

Прошу меня сильно не бить за то, что изменила внешность Мадж. Знаю, что в каноне было: ” А светлые волосы перевязаны розовой лентой…”. Да и ее отец вряд ли мог быть выходцем из Шлака, но каштановые волосы из “Настоящего отца моей дочери” нужно было оправдывать.

========== Та самая Жатва ==========

– Классное платье, – говорит он, оглядывая меня с ног до головы оценивающим взглядом, а я опускаю глаза, потому что чувствую на щеках выступающий густой румянец. Если бы его слова были правдой! Но в них столько неприкрытой желчи, что понимаю – это всего лишь усмешка. Человек, в которого я тайно и безответно влюблена, презирает меня вместе с моим «классным» платьем в пол из белого атласа.

– Что ж, если придется ехать в Капитолий, то лучше быть красивой, так ведь? – внимательно вглядываюсь в его лицо, стараясь оставаться веселой. Но это всего лишь игра: глупая и почти бесполезная. Я и сама считаю отвратительную привычку одеваться в день Жатвы во все самое нарядное просто омерзительной. Только другого выхода нет. Жителям Капитолия хочется видеть на «сцене принесенных в жертву» хорошо одетых, умытых и причесанных детей. На смерть нужно идти в лучшем. Конечно, это только мои мысли. Я бы не посмела и полслова об этом вслух сказать: мой отец-мэр, и за нашей семьей ведется особенное наблюдение. Посмей кто-то из нас произнести подобное, и папу расстреляют в два счета за призыв к неповиновению, поэтому приходится быть особенно осторожной.

– Ты в Капитолий не поедешь! – сурово продолжает он, а его голос становится еще более жестким. Холодный взгляд красивых выразительных глаз цвета осеннего неба останавливается на уровне моей правой ключицы; я знаю, что он рассматривает: маленькую круглую брошь – золотой обруч, в центре которого изображена крохотная птичка – сойка-пересмешница. Целая семья могла бы несколько месяцев покупать на нее хлеб, и за это он ненавидит меня еще больше. Только вот она мамина, и она бы эту брошку не продала бы даже, если бы мы пошли по миру. Нашей семье эта вещица дорога как память. Мейсили Доннер, мамина любимая сестра, носила ее до самой смерти, пока капитолийские птицы-переродки не превратили ее лицо и тело в кровавое месиво своими острыми, как бритва коготками и клювами. Ее союзник, Хеймитч Эбернети, снял эту брошку с мертвого тела и вернул маме, которая почти два десятка лет не расставалась с ней не на минуту, а потом передала мне, считая, что я очень похожа на свою тетю. Мистер Эбернети в тот год стал Победителем, вторым Победителем из Дистрикта-12 за всю историю Голодных Игр. Правда, счастья эта победа ему не принесла. Он богат, имеет огромный дом, каждый год несколько месяцев проводит в Капитолии, одинок и вечно пьян. Большинство жителей двенадцатого его ненавидят: он ежегодно увозит в столицу юношу и девушку с 12 до 18 лет для участия в состязаниях на выживание, а привозит их в железных гробах часто уже через несколько дней после начала игр. Мама говорит, что он очень несчастлив. – Сколько раз впишут твое имя? Пять? Меня вписывали шесть раз, когда мне было двенадцать, – зло заканчивает он, а мое сердце сжимается от боли. Я знаю, сегодня его имя вписано сорок два раза, и в числе бумажек сегодняшней Жатвы оно будет абсолютным победителем.