Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)

Полупустые плохо освещенные коридоры бескрайним лабиринтом тянутся вдоль стен непробиваемого бункера, напоминая крысиные норы, порою я и сейчас блуждаю в них, пытаясь отыскать путь покороче, однако сегодня судьба благоволит мне. Я без труда нахожу комнату, как две капли воды похожую на мою: две узкие кровати, заправленные темно-коричневым покрывалом, две тумбочки и серая штора на несуществующем окне. Только колыбелька, накрытая белоснежной простынью, видимо, из госпиталя, указывает на то, что спальня принадлежит кормящей маме и младенцу.

– Китнисс, – с порога заявляю я, уперев руки в бока. Победительница Семьдесят четвертых Голодных игр поднимает на меня обеспокоенный взгляд и прикладывает палец к губам, осторожно укачивая мирно сопящую Руту. – Китнисс, – продолжаю, снизив голос до шепота. – Зайди к Гейлу, пожалуйста.

– К Гейлу? – укладывает дочь в кроватку. – Я заходила сегодня, – мямлит, – Приносила Руту. Он был рад племяннице.

– Тебе бы он был рад не меньше, – кривлюсь, пока подруга отстраняется от кроватки, фокусируя взгляд где-то за моей головой.

Когда-то давно, еще малышкой из окна родительского дома я наблюдала сказочную картину. Иссиня-черное небо, разрезанное вдоль и поперек острыми световыми лучами молний, проклинало провинившуюся в чем-то землю ливнем, напоминающим водопад, градом размером с куриное яйцо и раскатами грома, нагоняющем вселенскую тоску и почти животный страх. Обида небосклона изливалась около трех часов, и вдруг в одно мгновение все закончилось. Разом. Солнце, как по взмаху волшебной выглянуло из-за грозовых туч и принялось залечивать раны земли, осушая лужи и уничтожая град одним прикосновением. Благодарю солнечному теплу, небо стало добрее, и кусочек синевы, явившейся ниоткуда забрал в себя всю черноту, заменяя ее белой ватой кучевых облаков и круглой радугой. Лицо Китнисс напомнило мне тот самый день. Куда подевались усталость и отрешенность? Серые глаза превратились в звезды, а улыбка придала лицу особую радостную нежность.

– Ну, как? – шепчет Пит, прижавшись к косяку двери.

– Сходила. Койн отпустила меня. Завтра едим свежую кобанятину.

– Наконец-то. А то все каша да каша!

Взгляды, жесты и биение сердец порою заменяют тысячи слов. Я чувствую, что становлюсь лишней. Опять. Обхожу Пита и покидаю комнату, тихо попрощавшись. Сын пекаря и его жена продолжают ворковать, не замечая моего ухода. Даже если Пит не вспомнит их совместную жизнь, это им не помешает, потому что он снова в нее влюбился… Гоню от себя странные мысли. Меня это не должно касаться. Не мое дело! Все будет так, как должно быть.

Возвращаюсь в больничный отсек, представляя, что я гигантская змея, ползущая по глубокому туннелю. Повсюду постоянно встречаются люди в серых комбинезонах, похожие на огромных муравьев и бескрайнюю бесцветную массу. Если бы мама и Мэри были рядом, но теперь между нами облака, и, увы, не кучевые.

‒ Ты больше не любишь меня, Мадж? ‒ крепкие пальцы вцепляются в мою руку железной хваткой. Тоненький голосок смахивает на писк. Опускаю глаза и замечаю две темные косички и смуглое личико.

‒ Ну, что ты, Пози? Я очень люблю тебя.

‒ Почему тогда не рассказываешь своих историй?

‒ Просто я была занята. Здесь много работы, а я не хочу прослыть дармоедкой.

‒ Ты идешь спать? Расскажи сейчас что-нибудь.

‒ Пожалуй, ‒ строчки рождаются сами собой, как ответ на давно мучающий меня вопрос:

Страшное слово – «чужой»!

Страшнее его – невезенье!

Ну, как мне пройти одной

Сквозь беды и их сплетенье?

Страшное слово – «уйди»,

( А мне страшнее остаться…)

Он просит все время: «Пойми!»

Как страшно мне с ним расстаться!

Я знаю, любовь –это блажь!

«Вот глупости,- скажут. - Чудачка!»

В моей душе саботаж…

За ним я бегу как собачка.

Мне страшно, что бросит, уйдет,

Что стану я вновь одинокой.

И сердце тогда не всплакнет

Под этой печалью глубокой.

‒ Почему все твои стихи такие грустные?

‒ Однажды придумаю что-нибудь повеселее, ‒ мы медленно доходим до нашей комнаты. Мама Гейла расправляет кровать. Я замираю у входа. ‒ Миссис Хоторн…

‒ Ты, наверное, устала. Отдохни, ‒ ласковый взгляд пристыжает меня больше самой жестокой проповеди.

‒ Гейлу лучше. Воспаления нет. Скоро и перевязки не понадобятся.

‒ Я знаю. Конечно, время все лечит. Твои раны тоже затянутся.

Впервые за несколько последних дней мы ложимся спать в одно время. Мои соседки засыпают почти сразу, я долго ворочаюсь, пытаясь найти своему бегству оправдание и восхищаясь силой духа и выносливостью матери Гейла. Как ей удалось выжить одной с четырьмя детьми и без мужа? Бедняжка. Она сдирала свои пальцы до костей лишь бы прокормить малышей, да и здесь я с трудом уговаривала ее поспать и отойти от кровати Гейла хоть на несколько часов, пока тот был без сознания. Наверное, сказывается жизнь в Шлаке, у меня с миссис Эвердин нет и половины внутренних качеств Хейзел Хоторн.