Алмазный фонд Политбюро

– Какой на хрен инфаркт! – скривился Обухов. – Убили мужика, причем самым примитивным образом. Кастетом по черепушке – и ваши не пляшут.

Самарин лихорадочно обдумывал услышанное. «Кастетом по черепушке – и ваши не пляшут». Когда в голове выстроилась логически завершенная версия, спросил, в глубине души надеясь на чудо положительного ответа:

– Надеюсь, убийц нашли?

– Ага, надейся, – буркнул Обухов. – Прикончили мужика, карманы подчистили – и как в воду канули.

– И что, никаких следов?

– Полный нуль, что уже само по себе интересно. – И как бы поясняя свою мысль, добавил: – Сам знаешь, в Питере шила в мешке не утаишь, здесь все как на ладони. На одном конце города на гоп-стоп ставят, а на другом уже знают, где награбленное пропивать будут, а тут… Говорю же тебе, как в воду канули.

Обухов удивленно покрутил головой и уже по привычке тронул пожелтевшими от курева пальцами свой несчастный ус:

– И что еще не менее интересно… Мендель – калач тертый, и грабят его не первый раз, помню, даже в мою бытность его дважды на гоп-стоп ставили. И что? Всё нормально было, без кастетов и ножей. Мужик спокойно расставался с тем, что у него было в карманах, столь же философски спокойно уходил восвояси, и об этом его отношении к гоп-стопу весь Петербург знал. А здесь что получается? Сначала кастетом по голове, и только после этого зачистили карманы.

Он замолчал было, размышляя о происшедшем, однако тут же добавил:

– И еще заметь одну странность: удар в основание черепа был такой, что не оставлял ни малейшего шанса на жизнь, и это при том, что мужика хотели всего лишь грабануть. Тебе это ни о чем не говорит?

– Пока только то, что удар был нанесен сзади, да еще, пожалуй, то, что бил весьма нехилый мужик.

– В этом вы правы, – подтвердил версию гостя Обухов, – и это тоже о многом говорит, но не это главное. А главное во всей этой истории то, что за Менделем явно охотились, и как только подвернулся удобный случай, его тут же саданули по черепушке. А то, что карманы подчистили, так это так, для отвода глаз, если вдруг милиция вздумает навести сыск по этому делу.

– Выходит, умышленное убийство?

Обухов кивнул головой.

– После того как ты стал расспрашивать меня об этом еврее, я уже не сомневаюсь в этом. Да и как же иначе, если с мужика ни шубу не сняли, ни шапку, ни обувку, которая, кстати, тоже немалые гроши стоит. В общем, не для того мужика к праотцам отправили, чтобы только карманы ошманать.

– И что ваши подопечные об этом говорят, неужто, никто ничего не знает?

– Так я же тебе и толкую об этом – гольная пустота, нуль.

Все это было действительно более чем странно, и Самарин не мог не задать вопроса, который уже давно готов был сорваться с языка:

– Думаете, Менделя по наводке завалили?

– Не знаю, да и кому этот еврей мог дорогу перейти?

Самарин уже догадывался, кому мог помешать в этой жизни Моисей Мендель, однако не стал вводить Обухова в тонкости ограбления норвежского посольства, а только спросил:

– Вы не в курсе, у него родственники в Питере остались?

– Жена. Точнее говоря, молодая вдова. – И увидев вопросительный взгляд Самарина, Обухов пояснил: – У Менделя жена померла, когда ему уже пятьдесят стукнуло, детей не было, вот он и решил не менять шило на мыло, то есть старуху на старуху, и привел в дом молодую полячку.

– И давно это случилось?

– Считай, чуть ли не перед самой революцией.

– И где она сейчас живет?

– Да все там же, на Лиговке. Двухэтажный особняк с колоннами.

Глава 4

Когда-то этот дом, порог которого переступали в свое время не только «осколки» высшего общества, пытавшиеся заложить последнее из того, что у них было, но и самые влиятельные, а порой и самые богатые люди российской столицы, знавал более счастливые времена, но, как говаривал то ли греческий, то ли еврейский философ, деньги что песок: сегодня они есть, а завтра их уже нету.

Настроившийся на философский лад, Самарин почему-то подумал, что этот афоризм явно опередил свое время, и родиться он должен был не где-то там, в жарких странах, а непременно в России, в семнадцатом году, однако в этот момент за дверью послышались легкие шаги и почти прошуршал негромкий женский голос:

– Кто?

– Простите, ради бога, за неурочный визит, – постарался быть предельно вежливым Самарин, – но это вас беспокоит человек, которого вы не знаете. Самарин… Аскольд Владимирович.

Неизвестно, что более всего произвело впечатление на стоявшую за дверью женщину, его «старорежимные» слова, которые в феврале девятнадцатого года редко от кого можно было услышать, то ли столь же редкое имя – Аскольд, что сразу же указывало на принадлежность к дворянскому роду, однако за дверью громыхнул металлический засов, и в полутемном проеме застыла молодая женщина, стать которой не могло скрыть даже наброшенное на плечи пальто. Судя по всему, вдова, о которой говорил Обухов.

– Простите, – снял шляпу Самарин, – но я бы хотел видеть господина Менделя.

Начало разговора он обдумал заранее и, кажется, не ошибся в прогнозах.

– Моисея? – Вдова была явно удивлена просьбой незнакомца. – Но это невозможно.