Алмазный фонд Политбюро

– Почему? Он в отъезде? – продолжал свою игру Самарин.

– Если бы в отъезде, – вздохнула женщина, и в ее глазах застыла тоскующая печаль. – Думаю, вы уже никогда не сможете его увидеть.

– Я… я не понимаю вас. Он что, эмигрировал?

Лицо вдовы скривилось, и она негромко произнесла:

– Его убили.

– Как… как убили? – удивлению Самарина, казалось, не было предела. – Когда? Кто?

– Еще в прошлом году … бандиты.

– Вот уж чего не ожидал, так не ожидал. – Самарин склонил голову в знак скорби и, все так же продолжая держать шляпу в руках, поинтересовался: – Простите, а вы кем ему будете?

– Жена. Точнее говоря, вдова. – Судя по тому, что из ее глаз исчезла тоскующая печаль, она уже свыклась с гибелью мужа и, пожалуй, стала привыкать к положению вдовы. И подтверждением тому было то, с каким интересом она бросила чисто женский взгляд на прилично одетого незнакомца. – Простите, ваше имя-отчество?..

– Аскольд Владимирович.

– Да, конечно, Аскольд Владимирович, – улыбнулась вдова, – а вы-то с каким вопросом пришли?

– По поручению Горького, – соврал Самарин. – Но, видимо, не судьба.

– Кого, кого?.. – удивлению вдовы, казалось, не было конца.

– Горького, Алексея Максимовича, – как о чем-то само собой разумеющемся пояснил Самарин. – Но в данном случае я его представляю не как писателя Максима Горького, а как председателя Оценочно-антикварной комиссии, которая была создана по Декрету, подписанному лично товарищем Лениным.

Вдова недоверчиво смотрела на незнакомца.

– И что, у вас действительно есть документ, подтверждающий все то, что вы сказали?

– Иначе бы я не пришел к вам, – пожал плечами Самарин и достал из кармана мандат, подписанный Горьким. – Вот, пожалуйста.

Все так же недоверчиво вдова Менделя изучила мандат, подтверждающий права «товарища Самарина» «на проведение следственных и оперативных работ в правовых рамках Оценочно-антикварной комиссии», и уже с откровенным любопытством в глазах уставилась на гостя.

– Чего ж мы тогда на пороге стоим? Проходите, пожалуйста. Может, и я смогу вам чем-нибудь помочь. – И уже закрывая дверь на засов, представилась: – Ванда, распространенное польское имя, хотя мама еврейка, в Варшаве живет.

– А меня Аскольдом нарекли. Истинно славянское, но весьма редкое имя.

И они, как бы сбрасывая последний барьер взаимной настороженности, засмеялись, поднимаясь по красивой дубовой лестнице на второй этаж.

Комнаты второго этажа, как и думал Самарин, были отданы в свое время прислуге, но уже год, как в доме куковала тишина, и супруги Мендель теснились в трех комнатах, из которых по причине строжайшей экономии дров одна была закрыта на ключ, а две другие отданы под спальню и гостиную, в которой еще при жизни владельца Торгового дома засиживались гости. Сейчас же, как призналась Самарину вдова, гости в доме стали величайшей редкостью, и она оставила себе только спальню с кухней, которая постепенно превратилась и в столовую.

«Всё, как и положено быть», – подвел черту Самарин и, попросив разрешения снять пальто, разделся в прихожей.

Когда прошел в просторную, залитую февральским солнцем комнату, где вдова успела навести хоть какой-то порядок, сбросив в шкаф свои вещи, невольно порадовался тому жилому духу, что держался в этом доме. Здесь, так же, как и в его квартире, стояла вместительная буржуйка из легированной стали, однако, в отличие от его печурки, эта была обложена огнеупорным кирпичом, который и сохранял тепло. Неподалеку от буржуйки возвышалась поленница березовых дров, закрытая от посторонних глаз японской ширмой с огромными красными цветками по шелковому полю. Подобную роскошь – сделанную на заказ буржуйку и заготовленные на зиму березовые дрова – мог себе позволить только очень богатый человек, каковым и оставался до последнего момента Моисей Мендель.

Но что более всего поразило Самарина в комнате, которую Ванда называла спальней, так это мольберт напротив окна и несколько десятков картин маслом, которыми были заставлены стулья, диваны и пуфы. Пейзажи весеннего и летнего Петербурга, натюрморты и великое множество карандашных набросков самых разных по своей сословной принадлежности людей, глаза которых встречали и провожали тебя из всех углов одновременно.

Явно насладившись тем впечатлением, которое произвели на гостя картины, и словно забыв о том, зачем в ее доме появился этот человек, Ванда спросила, как о чем-то само собой разумеющемся:

– Понравилось?

– Очень!

– Ну, насчет «очень» это вы сильно подсластили, но в общем-то я и сама чувствую, что кое-что неплохо получилось.

– Да нет, – вполне искренне возразил Самарин, – мне действительно очень понравилось. И что, всё это – вы?

– Да, – скромно призналась Ванда.

– Что ж, поздравляю. Когда будет персональная выставка, непременно пригласите.

– Приглашу, если, конечно, удастся отсюда вырваться, – вздохнула она, – впрочем, пройдемте на кухню, там и кофе попьем, и поговорим о том деле, которое привело вас в этот дом.