Альпийская фиалка

Армениер молча подошел к окну. Было темно. С улицы слышалась дробь дождя. Почему это он вспомнил Майран? В той стране тоже темная ночь? Там так же льет дождь или же морозная ночь с весенними яркими звездами? Чем занята теперь нани? Вероятно, разостлала чечевицу на курси и устало очищает ее от сора. Если бы за дверью вдруг раздался его голос: «Это я, нани… Хачер… Открой дверь!»

Мадам Элоиза не сводила глаз с Армениера. Скрестив руки на груди, он глядел в густую мглу. Элоиза почувствовала, как далеки от нее его мысли. И стала она корить себя за вопросы, заставившие его уйти в воспоминания. Если бы в эту минуту Армениер обернулся и посмотрел на мадам Элоизу, он встретил бы такой взгляд, такие глаза, полные любви и нежности, что сразу перестал бы грезить. Но он неподвижно смотрел в темноту. Ему послышался глухой лай собак со стороны жмудской деревни.

— До чего монотонно лают собаки….

Точно это лает наш Бохар…

— Хотите, я вам сыграю что-нибудь… Герман опаздывает.

Армениер обернулся. Он как будто забыл, что находится в чужом доме и не один в комнате.

— Сыграйте.

Платье мадам Элоизы приятно зашуршало. Встав, она приблизилась к клавиру.

Раздался тот же самый вальс… И опять показалось: в глухую ночь по степи мчится тройка, заливаются, удаляясь, бубенцы, словно корабль, уплывающий вдаль, прощается с дорогим берегом.

И на стене все та же картина, чье стекло вобрало в себя сиянье свечей, словно отраженье звезды, глядящей в окно. Армениер, взглянув на картину, тотчас перевел глаза на женщину, в самозабвении откинувшую голову. Ее нежная шея белела, озаренная свечами. Картина была портретом мадам Элоизы, она повторяла на полотне все те же пепельного цвета кудри, тот же маленький нос с прекрасными ноздрями, вздымающимися от страсти и отражающими розовую кровь, те же самые еврейские губы с едва заметными усиками. Того же покроя было и платье, но не голубое, как на портрете, а черное; но банты были те же, те же ярко-красные ленты. Только на портрете она выглядела значительно моложе. Она сидела на диване с раскрытой книгой на коленях.

Армениер снова сравнил ее с портретом. На шее мадам Элоизы не было той нитки бус, что оттеняла молодое и красивое лицо женщины на портрете.

Когда она кончила играть, Армениер подошел к ней:

— А где же те бусы? — и показал на портрет.

— Хотите, я достану их? — Они под руку подошли к инкрустированному перламутром шкафчику из красного дерева.

В эту минуту ветер, смешанный с дождем, так сильно ударил в окно, что капли шумно забарабанили по стеклу. Оба молча взглянули друг на друга.

— Стук в окно?

— Нет, это дождь…

Мадам Элоиза достала из ящика бусы с черным отполированным камнем посредине, величиной с орех.

— Это мне мать подарила в день свадьбы, — тихо и грустно проговорила она, как бы затосковав по матери и по счастливому дню венчания.

— Тут что-то вырезано на камне. — И Армениер поднес камень к свету.

— Да… Написано: «amor vincit omnia», любовь побеждает все… Шотландский камень.

На камне была также вырезана девушка, у ног которой дремал укрощенный лев.

Армениер протянул руки, чтобы надеть бусы на шею Элоизе так, как это было на портрете. Пальцы его коснулись теплой ее шеи. Элоиза наклонила голову, и ее кудри затрепетали у лица Армениера. Они не видели друг друга — настолько близки были их глаза.

У окна опять завыл ветер, и деревья зашуршали.

— Мой милый мальчик.

Мадам Элоиза обняла Армениера, губы ее коснулись его, и она с силой привлекла его к груди, словно боясь, что весенний ветер вырвет его из ее объятий…

14

Утром Матильда, прислуга мадам Элоизы, пришла к вдове Ашингер, жившей по Грунштрассе, у которой квартировал Армениер. Матильда спросила хозяйку: «Не проснулся ли жилец?» Фрау Ашингер постучалась в его дверь и, не получив ответа, осторожно приоткрыла ее. В комнате никого не было; на столе лежала открытой та книга, которую Армениер называл книгой веры, запрещая хозяйке дотрагиваться до нее, когда она убирала комнату. Свеча на столе выгорела до конца; пол был засыпан табачным пеплом. На спинке стула висел его сюртук, с которого капала вода.

— Нет нашего молодого человека. — И хозяйка притворила дверь. — Видно, он поздно вернулся, если уж не слышала: ведь я страдаю бессонницей и очень поздно засыпаю… А вчера вечером был такой дождь и деревья так шумели, что я долго не могла заснуть. И чего только не мерещилось мне! А он не приходил, потому что я бы услышала его шаги. Даже и лег, не раздевшись. Вот увидите, так оно и окажется… Уж я, слава тебе, господи, десять лет вдовствую, и много жильцов перебывало у меня; я их так изучила, что по шагам узнаю их, как мой покойный супруг узнавал по буквам — кто написал и кому написано письмо и что написано в нем.