Альпийская фиалка

Он зашатал по тропе, проложенной по берегу, и шел до тех пор, пока тропа не исчезла в сухой траве. Солнце лизнуло вершину противоположного холма. Он добрался до маленького возвышения, где деревья окружали какие-то развалины. Это была не то обитель, не то старинная церковь, а может, и остатки крепости, бог весть когда разгромленной. Еще виднелись следы ворот. Дуб, выросший посредине развалин, постепенно расшатывал их стены.

Кругом стояла мирная тишина, Внизу безмятежно протекал Эмбах, и лишь изредка волна, прокатываясь с шумом, лизала прибрежный песок. Мирная тишина объяла также и его. Этот уголок природы показался ему родным: будто он тут бывал раньше, очень давно, в те годы, когда вместе с подпаском ходил на луг, телята отдыхали в прохладе речки, входили в сырые каменные пещеры или же дремали, стоя в воде, а подпаски собирались под ивами или же в тени развалин часовни Ехнахач и взрослый подпасок рассказывал, что будто очень давно тут жил охотник, а все долины и холмы были сплошь покрыты лесами… Будто охотник преследовал козуль, которые, как доберутся до этого места, сейчас же исчезали. Тогда охотник догадался, что земля эта святая, перестал охотиться, сделался монахом и построил эту часовню Ехнахач. Тут тоже в развалинах выросла дикая слива, превратившаяся в сухостой, и на ее ветвях были привязаны разноцветные нитки — от дурного глаза… Ему даже показалось, что за развалинами имеется амвон, а на амвоне красный крестовый камень. В щелях стен должны были быть глиняные лампады без лампадного масла, а стены покрыты копотью от зажженных свечей.

Солнце постепенно поднималось. Песок, мокрый от прошедшего ночью дождя, согреваясь, изменил свой цвет. Лишь время от времени с деревьев падали дождевые капли. Вдали виднелся Дернт. Вон белые колонны университета, храм св. Иоганна, башня Сигизмунда Вазы и свод Каменного моста. Лодки, видимые черными точками, беспорядочно плавали на реке. Ветер со стороны города доносил глухие шумы, в которых нельзя было разобрать ни единого звука. Он нашел также Грюнштрассе.

Липы фрау Ашингер, слившись, казались одним кустом. Быть может, в этот самый момент фрау Ашингер рассказывала про липы и про своего покойного мужа.

Он сел на камень. Серая ящерица взобралась по камням наверх погреться на солнце. Выползла другая и неподвижно застыла рядом с первой. Мертвые камни развалин как будто ожили. Он несколько минут неотрывно глядел на ящериц.

От ветра раскачались деревья, брызнувшие дождевыми каплями. Он обернулся назад. Казалось, кто-то ходил посреди деревьев, шурша по траве. Так было и ночью, когда на улице шел проливной дождь, а фрау Элоиза, словно маленькая девочка, положив ему на колени голову, дремала. «Не уходи, еще не уходи!» — как будто во сне молила она, а он разглаживал ее красные банты, походившие уже не на распустившиеся розы, а на растрепанные дождем и ветром тюльпаны. «Ты снова придешь. Ты меня не проклянешь, мой милый мальчик!» — И она обнимала его шею, целовала вновь, потом прижималась к нему, как будто в комнате было холодно, и фрау Элоиза дрожала. А он молчал… Казалось, будто он одеревенел и обеспамятовал.

Все это произошло так неожиданно. Свечи горели; на столе лежали его тетради и грифельная доска. Портрет отражал голубой звездный свет. Вот явится профессор Герман, веселым голосом поздоровается с Армениером, поцелует в лоб фрау Элоизу, раскроет его тетрадь и скажет: «Сам Эвклид так бы не начертил. Тем не менее этот треугольник немного кривой, не так ли? А эта линия излишняя, уверяю вас, что и без этой линии можно доказать, что старик Пифагор был прав…» Однако профессор опаздывал и Матильды не было. «Хорошо вам со мной?» — И фрау Элоиза так смотрела, а Армениер отвечал таким взглядом, что больше не нужны были слова; так можно жить даже в камышовом шалаше, на берегу отдаленного озера, где нет никого и в мире нет никого, а есть лишь деревья, которые шумят, чтоб сладостен был шепот; и ветер хлещет, чтоб было холодно, и тепло осталось бы только в их объятиях, и, обнявши друг друга, они слушали бы, как поет дождь в трубе.

Постучали в окно. Фрау Элоиза вскочила на ноги. Армениер открыл дверь. В полутьме передней он заметил Матильду, вошедшую запыхавшись.

— Что за дождь, боже мой! — Матильда встала в дверях комнаты.

Лицо ее раскраснелось. Дождь растрепал волосы девушки, и платье так прилипло к телу, что вырисовывались все его линии. Казалось, это было каменное изваяние, одетое в кисейное платье, а дождь придал еще большую прелесть телу девушки. Фрау Элоиза с завистью взглянула на эту ясную и молодую красоту. Армениер смутился при виде Матильды.

— А я подумала, что дверь открыл господин профессор… Добрый вечер. Что за дождь!..

— Матильда, поди перемени платье.

Вместе с появлением девушки будто спал и туман с глаз, и все обнажилось перед ними. Армениер взглянул на фрау Элоизу. Она показалась ему осунувшейся и бледной. В первый раз он заметил ее длинные пальцы. Они были такими худыми. Почему это она склонила голову в отчаянии, положив руки на колени?