Альпийская фиалка

Было жарко… Южная калитка монастыря заперта. Сам он спускается в монастырскую канцелярию по приставной лестнице. Делопроизводитель Тадэ-вардапет послал его за постным маслом. По монастырскому двору быстро прошел мушкетер Тумас. За ним едва поспевал епископ Саак из Конда[115]. Он семенил, развевался по ветру хвост остроконечного клобука. Они подошли к калитке. Мушкетер Тумас открыл маленькую дверцу, а епископ из Конда всем своим корпусом заслонил проход. Казалось, он собирался выйти, а проход был мал для него. Он отступил… Друг за другом вошли шесть-семь чужестранцев в странной одежде. Затем мушкетер открыл большие ворота, и въехали в монастырский двор верховые, вооруженные ружьями. Они увели лошадей в сторону конюшни, а чужестранцы, окружив епископа из Конда, направились к монастырю. Сам он стоял, держа в руке банку с маслом. «Эй, воришка груш канакирец, — крикнул епископ из Конда, — чего разинул род, как усач?.. Надоело мне им: твердить «ни знайт» да «ни знайт». Держи им ответ, ученая крыса!» Он подошел к ним. Таких лиц он никогда в жизни не видел. Это были не русские. Худощавый человек отделился от группы и спросил его по-русски: «Это вы будете герр диаконус Абовян?» — «Да, я дьякон Хачатур, писарь и переводчик монастырской канцелярии». — «Ваш учитель, отец Алемдар, в Тифлисе нам сказал, что в монастыре лишь вы можете быть нам переводчиком и попутчиком. Я — профессор Паррот…» — «Поведи-ка этих странников к преемнику архипастыря да посмотри, что он скажет… Может, какие-нибудь важные люди, осторожнее с ними!» Паррот смотрел то на епископа, то на дьякона и ничего не понимал. Поставив банку из-под масла на ступеньку лестницы, он вместе с чужестранцами прошел во внутренние покои монастыря.

Было жарко. Солнце жгло. Он перетащил плащ в тень от камня и повернулся на бок. Завернутую в платок книгу он подложил под голову. Сон одолевал его. В памяти его вставала южная калитка монастыря. В летний удушливый день, когда во дворе монастыря никого не было видно, мушкетер Тумас ложился в тени калитки. Он говорил, что из-под калитки дует прохладный ветерок… До чего Элоиза вечером походила на свой портрет! Молодая, совсем молоденькая девушка была она, когда губы ее покраснели; плечи, белые ее плечи, так и сверкали… Идут — он и девушка… Откроет ли ворота мушкетер Тумас? Дверь как бы сама открывается и закрывается, и он один стоит в монастырском дворе. Девушки нет… Но не видать ни монастыря, ни келий. Кругом кусты, сорняк и колючки. Поле так заросло ими, как будто плуг никогда не касался этой земли. В траве заметна узкая тропинка. Идет он по ней и натыкается на змею. Слышится голос: «Хачатур, не бойся, это змеи монастырского канкана (оросительного канала)». Продолжает он путь по узкой тропинке. Кругом колючки с черными гусеницами на них. На волоске гусеницы повис скорпион. Испуганный, спешит он вперед, спрашивая себя: «Неужели скорпион может карабкаться на дерево?..» — и оборачивается: вдогонку ему стремительно несется скорпион, словно косматый пес… Это — Бохар. Негодная тварь, откуда это ты взялся?.. Тропинки больше не видно, перед ним холм, одетый в зелень, с камнем на верхушке. Взбирается он на камень, хочет посмотреть, где кончается кустарник, но кругом ни души — куда это он попал? Стоит он не на камне, а на амвоне развалившейся церкви. Тут все голо. Церковь без сводов и без купола. Из открытых дверей смотрит вдаль. Вдруг начинает шевелиться кустарник, покачиваются травы. И вот из кустарников, из гущи трав вылезают дети и входят в церковь. Они прошли длинный путь — утомлены. Вот одному шипом поранило лоб, другому поцарапало щеки, третий задыхается, весь в поту… Все смотрят умными глазами. Они всё идут, идут — конца не видать… Чем больше их, тем шире раздвигаются стены церкви. Вошедшие садятся на камни и молча переглядываются. У него за пазухой книга. Раскрывает ее. Все слова красные, и лишь его имя напечатано черной краской. Читает он, но прочитанные слова сейчас же исчезают, словно сжигаются его дыханием красные слова и улетают, как искорки… Вдруг среди детей поднимается профессор Паррот и произносит: «Читай погромче!» И он усиливает голос… Но отчего это отяжелела у него рука и не может больше перелистывать страницы? Отяжелела и книга. Пальцы горят, — как будто книга отлита из меди и накалилась… Хочет он положить книгу, но пальцы его прилипли к книге. И вдруг вспыхнула книга. На его одежду капает расплавленная красная медь… Капает и жжет. Дымно… Не видно больше никого. Хочет он крикнуть, но голос застрял в горле. Высоко держит он горящую книгу, чтоб издали виднелся огонь… В голубом дыму показывается нани… Идет она медленно, поступью старухи. Идет она и часто нагибается — будто съедобную травку срывает. С нею идет девушка в златотканой мантилье… Почему так одета Элоиза? И где это она встретила его мать? Кричит он, но голос его до них не доходит, кричит, но не своим голосом, а голосом нежным и сладостным. Перестал он кричать, но голос все еще раздается.