Альпийская фиалка

Он раскрыл глаза. Что за голоса?.. Не во сне ли он? Он протер глаза и сел. А звуки те ясно слышны и раздаются как во сне. Он осмотрелся кругом, потом посмотрел наверх. Журавли, журавли…

И поднял руки.

Стая журавлей летела высоко. Их крики звенели в ясном воздухе и семь сводов неба отвечали эхом на эти голоса.

16

По Эмбаху плыла лодка.

Армениер окликнул гребущего сверху, и лодочник дремотно поднял голову. На этих пустынных берегах для него было неожиданностью встретить кого-нибудь. Он причалил лодку к берегу.

Армениер быстро спустился, вскочил в лодку, и лишь тогда бросилась ему в глаза маленькая девочка, неподвижно сидевшая перед лодочником. Солнечное сияние окутывало ее, начиная от темно-рыжих волос до голых ножек. На первый взгляд девочка производила впечатление восковой фигурки — не мигающей, не говорящей, а лишь сидящей неподвижно. Однако она моргнула и с наивной невинностью окинула взором мутную воду, на поверхности которой плавали листья и сухие сучья, бог весть с каких полей собранные ночным ливнем.

— Дочка моя, — сказал лодочник, ловя его пристальный взгляд. — Больна она, сударь… Говорят, солнышко и речная прохлада полезны ей.

— А чем она больна?

— Не знаю, бог весть… Так вот тает, как свеча, так и тает… Уж не знаю. Она мой четвертый ребенок, сударь…

— И все четверо такие?

— Трое из четырех были такие, и их не стало. Это у меня четвертая. — Лицо его было озарено отеческой нежностью. — Говорят, за питанием надо хорошо следить, кормить маслом, молоком, яйцами. А где возьмешь масло, молоко и яйца… Вот весь мой дневной заработок. — И он подтолкнул ногой груду сетей, под которыми затрепетали рыбешки. — Рыба ныне норовит плавать в прибрежной полосе, где и солнце и трава. А мелководные берега не наши.

— Чьи же они?

— Они принадлежат господам. Вот видишь тот дуб? По ту сторону его земли барона Кленбаха. И река, и рыба, и лес, и люди — все его. А какая там рыба! Какая рыба! — Он замолчал, давая понять, что там очень хорошая рыба. — Да и рыба знает, где безопасно. В этих местах голодными хоть пруд пруди… И рыба в наших местах держится на глубине, да так осторожно, что ее не поймаешь. А там — там дело другое. Там ты ее можешь ловить хоть руками, словно из бочки достаешь. Да, именно. Бог разделил так: лучшие земли и поля — господам, леса — медведям, а нам… Вот что он нам дал. — И, оставив весло, лодочник описал полкруга рукой. Показывал ли он этим мутную реку, ее грязные берега, сидевшую напротив больную дочку или вместе со всем этим и свои лохмотья?

— А у нас не так… Там всяк может ловить рыбу в любой воде.

— Где же ваш край?

— В стране армян.

Лодочник впервые слышал о таком крае. И это сбило его с толку так же, как простых людей сбивает с толку мудреное слово.

— Не слыхал я и ничего не могу сказать, — пробурчал лодочник, — однако могу заметить, что я тоже чужак; об этих местах говорили, что здесь приволье и жизнь нетрудная. На деле же не так. Там, где на свете один сытый, — тысяча голодных. Вот мне стукнуло пятьдесят, и где только я не бывал: пожар Москвы видел, в битве на Березине участвовал, даже до Пруссии французов гнал и две зимы в Сточеке проводил — есть такое место в Польше: это там, где, как говорят, пан Тверницкий вдрызг разбил наших, — мне об этом один солдат рассказывал на ярмарке; он тоже был из наших краев, раненый, но не в Сточеке, а у Кавренишки… — В эту минуту лодку захлестнуло сильной волной и девочка от испуга быстро моргнула глазами. — Испугалась, Марфуша?

Девочка тихо улыбнулась.

Лодочник замолк, забыв, о чем говорил. Мутный и темный был у него взгляд, как Эмбах, бесшумно катившийся, скрывая в тишине свою чудовищную силу. Ветхостью отдавали и лодка и лодочник в намокших лохмотьях, многие узлы сети были скручены разными нитками, — и тем не менее и лодка и лодочник были столь выносливы, что могли бы плавать хоть целый век.

Армениер смотрел на девочку. «…Как свеча тает она, тает и вдруг…» Be детские плечики были худенькие. Она протянула босые ножки на солнце и не сводила глаз с воды. Когда волны ударились друг о друга, она улыбнулась, как больное дитя, которое мать приблизила к окну, и оттуда оно глядит на сверстников, резвящихся во дворе со щенком. «И впрямь тает… Скоро потухнет ее пламя…»

Он увидел какое-то сходство между этой девочкой и Майран тети Ехсан. Обе были щуплые, почти ровесницы, обе в лохмотьях и босые. Волосы Майран были черные, у Марфуши — темно-желтые. Но у обеих глаза выражали одно и то же. Точно дети эти пережили в своей жизни страшный ужас, который будет их преследовать до конца дней.

Армениер отвернулся. Река постепенно его успокоила. Крики журавлей не слышались больше. Только изредка мелкие волны, ударяясь о берега, вызывали глухое эхо в прибрежных песках.

— А он собирался дать нам свободу, — думал лодочник, — и дал бы, но царь наш не разрешил, не разрешили и пруссак, и англичанин. Так мы и остались, господин…

— Почему ты называешь меня господином? — обиженно спросил Армениер.

— Почему? — улыбнулся лодочник. — Потому что оно так и есть. По всему видно, что господин не я.

— Я сын крестьянина.