Альпийская фиалка

Но не только все это было знаменитым ереванским Чарсу-базаром[120]. Точнее, эти кротовые норы не считали рынком те торговцы, которые имели свои лавки на крытом рынке. Они издевались над бедными ремесленниками и называли их базар «Кюлхане», то есть куча пепла, или «Бит-базар» — вшивый рынок, потому что здесь имели дело с неимущим клиентом и, кроме того, в этом квартале промышляли те мелкие сарафы, которые по мизерным ценам скупали у задыхающегося в долгах крестьянина его последний кусок войлока, одеяло, чуху. Но разница была не только в том, что торговцы крытого рынка называли ремесленнический рынок «Бит-базаром», а свой — «Хан-базаром». Разница таилась глубже. Мечтой башмачника было выпить чай в рыночной чайхане из расписных с позолотой чашек, знаменитый чай с ароматом розы. А он пил мутную воду из канавы или тот простой чай, который разносил по мастерским сам чайчи — продавец чая. Там сидели на хорасанском ковре, здесь — на потертой шкуре или циновке. Там воздух был напоен ароматом сушеных фруктов, индийского кардамона, персидских атласных тканей, отменного табака, алепского мыла, янтаря, рахат-лукума, миндаля и других сластей, благовоний, дорогих тканей… Даже бездомные собаки, которые щенились в теплых мусорных кучах, даже собаки испытывали ужас перед крытым рынком. С наступлением темноты они подходили к его высоким аркам и, опьяненные тем райским ароматом, который лился сквозь щели закрытых ворот, принимались от отчаяния выть и лаять на луну.

Некий путешественник, капуцинский монах Антонио Джиованелли, дойдя от Трапезунда до Персидского залива, так описывал знаменитый ереванский рынок:

«Через главные ворота может пройти бок о бок пара верблюдов, даже навьюченных. Грек-ювелир, который не раз путешествовал из Тавриза в Трапезунд и обратно, уверял меня, что в орнаменте над главными ворогами высечен фирман шаха Шир-Хосрова. В нем шах утверждает правила торговли. А один местный торговец, в магазине которого я бывал и видел ковры, достойные украсить пол храма Santa Maria Novella в моей родной Флоренции, уверял меня, что грек солгал и что орнамент этот ни о чем не свидетельствует, разве только о таланте создавшего его мастера. Я больше верю этому местному купцу, армянину по национальности, чем греку, ибо, как я рассказал в начале своих путевых записей, греки меня коварно обманули, как и коварна и лжива их вера[121].

Я был свидетелем того, как проходили в ворота караваны и из привезенного ими груза вырастали целые холмы. Как-то раз я даже посчитал, сколько было верблюдов в одном караване. Я досчитал до 410, но мой приятель помешал мне, сказав, что закон его страны запрещает чужеземцу считать верблюдов в караване другого купца.

Рынок по внешней своей форме напоминает квадрат, но имеет три главных входа, которые открыты днем и ночью. В середине — свободное пространство, где могут поместиться десять тысяч верблюдов и даже более того. Есть множество фонтанов и бассейнов, кроме того, отведено много места под загоны для животных. Загоны эти разной высоты, в зависимости от длины шеи животного. Я не в состоянии передать всех чудес, свидетелем которых был в этом городе. Так, магазин одного именитого перса, который был также и хранителем царской казны, напоминал кристалл драгоценного камня. Потолок магазина был из цветных стекол, вплотную пригнанных друг к другу. По стеклу струилась вода, а солнечные лучи, пробиваясь сквозь воду и стекло, рисовали на застланном коврами полу причудливые узоры. Узоры менялись каждую секунду, и казалось, что находишься в самой гуще вселенной.

У многих купцов столько золота и драгоценных камней, что они могут купить целые города. Однако им чужд дух предпринимательства. Этой добродетелью наделены в некоторой степени армянские купцы, но природа в то же время наградила их столькими пороками, что они хуже персов. Армяне скрытны, притворяются жалкими, чтобы скрыть от недремлющего ока закона свои сокровища. Они напоминают мне то одинокое дерево, которое растет на опушке леса, которое с большей яростью побивает буря и злая молния, которое подтачивают черви и жуки и обгладывают животные. И все же оно продолжает стоять, хотя и без плодов и новых ветвей.»

Антонио Джиованелли рассказывает о павлинах и райских птицах, которые свободно разгуливали по рыночной площади. Он пишет, что на рынке было столько еды, что ею, в случае осады города, можно было обеспечить жителей в течение пяти лет. Но порой он пишет наивные вещи. Заметив разостланные на земле ковры, по которым проходили верблюды, лошади и люди, Джиованелли с неописуемым возмущением обвиняет азиатов в безумном расточительстве. Он так и не понимает, что это принятый способ обработки ковров. Их расстилают под солнцем и дождем, чтобы краски их становились ярче. Интересно рассуждение этого неизвестного путешественника о том, что на рынке не бывало краж. Деньги лежали на подносе, и только красная нить, протянутая от одной стены к другой, указывала на то, что хозяин на время отлучился.