Альпийская фиалка

Итальянский монах описывал Ереван первой половины 18-го века» Несмотря на то, что минуло целое столетие, сохранились свидетельства былого богатства: полу развалившиеся лавки, часть которых разобрали русские, использовав кирпичи для строительства в крепости новой казармы. В сороковые годы еще многое сохранилось от бывшего торжища. Правда, уже не били фонтаны, но в глубине рынка все еще виднелся тот двор, где останавливались на ночлег караваны и чужеземные купцы. Здесь же находились складские помещения торговых домов, внешний вид которых нисколько не выдавал хранящиеся в подвалах несметные богатства. Правила торговли и привычки купцов оставались прежними. Лавки, ряд за рядом, составляли лабиринт коридоров, с высоким кирпичным покрытием, сквозь круглые окна которого повисали золотистые солнечные столбы.

Коридоры освещались не лучше, чем азиатские бани, и в этом призрачном свете прохаживались стройные и степенные персы: они шагали, раскачиваясь из стороны в сторону, перебирая золотистые зерна четок, словно разгуливали по двору мечети. На магазинах не было вывесок: товары почти наполовину выставлялись наружу, и их яркие краски оживляли мрачные своды старинных арок. Со стен свисали златотканые шали, розовые платки, расписные ткани, с кружевной каймой, тюки канауса и персидского бархата складывались в высокие колонны. Один ряд лавок принадлежал ювелирам, в другом — торговали серебряными пуговицами, чашами из пальмового дерева, расшитыми бисером кошельками, коралловыми ожерельями, гребнями из эбенового дерева, яхонтовыми кольцами, сурьмой, дузьмой, нагрудными булавками, серьгами, а также теми золотыми монетами, которыми в те времена красавицы украшали свои светлые лбы. В некоторых магазинах можно было увидеть все виды сабель и кинжалов от стального дамасского меча с рукояткой из слоновой кости и с выгравированной на ней молитвой во славу и мощь хозяина и до страшного кинжала турок-кочевников.

Каких только ковров не было на рынке: от байбуртского ризничного ковра до такянохмарской кошмы. Были ковры шириной более двадцати хан-аршинов, были небольшие, сотканные из шелковых нитей, их можно было сложить, как платок, и положить в карман. На некоторых коврах были изображены мифологические сюжеты со всеми подробностями. Их, как прекрасную картину, следовало вставить в раму и держать под стеклом. Какие цветы, какие фрукты, какие заморские птицы, которые, словно живые, прятались в волшебных садах! На нескольких коврах были вытканы сцены охоты: пустыня, удаляющийся караван верблюдов, огненногривый лев на пороге своего логова, более страшный, чем живой. Но большинство зрителей толпилось перед теми коврами, на которых были вытканы нагие красавицы. Даже почтенные старцы с бородами, выкрашенными хной, не могли спокойно пройти мимо, чтобы хоть раз не взглянуть. Молодые мечтали о них, как о тех пери, которые обитали в вечнозеленых райских кущах. Желтый от гашиша дервиш часами простаивал перед ковром, на котором был выткан розовотелый голый мальчуган с золотокрылым соколом в руке.

Перед лавками колыхалось море разноязыкого и разноплеменного народа. Армяне, турки, персы, татары, турки-кочевники, которые выделялись черными головными повязками, курды-езиды, наконец, горские евреи с халдейскими бородами и в длиннополых джубба.

С пестрой восточной толпой никак не вязались серые мундиры «квартальных десятников». Обычно их называли «салдат» или «казах». Полицейские, уже немолодые люди, были большей частью из бывших участников русско-персидской войны. Грудь некоторых украшали большие серебряные кресты. Они носили пышные, закрученные к ушам, усы и раздвоенные бороды, развевающиеся на груди. Тяжелая сабля и алебарда придавали устрашающий вид их и без того непривлекательной внешности. Одни из них мирно дремали в караульном помещении у главного входа, остальные блюстители порядка прохаживались по внутренним галереям, чаще всего перед теми лавками, в которых торговали сушеными фруктами. Они кормились и жили на рынке. С правом победителя входили в чайхану, и тотчас сам хозяин подносил им стакан. Они проходили мимо фруктовой лавки, и какая-то непреодолимая сила влекла их внутрь. И, наконец, устав от безделья и скуки, они отвешивали подзатыльник какому-нибудь носильщику, и тот безропотно нагибался за шапкой, а вокруг раздавался подобострастный льстивый смех.