Альпийская фиалка

Мирзам отряхнул пыль с носков и сам восхитился ими, словно впервые увидел. И снова вспомнил Майран. Утром, когда они собирались в город, появилась Майран, закутанная в старенькое покрывало. Из-под покрывала она протянула ему эти носки и жестами дала понять, что связала их для Мирзама.

Старик купил еще платок «гюли» — с набивными розами и вышел с базара. Как будто камень свалился с сердца этого седого ребенка, когда он представил, как вечером раздаст сладости детям, нюхательный табак отдаст старухе, а цветастый платок подарит Майран, которая, как застенчивый пришелец, ждет у крыльца его возвращения.

…Мирзам шел по узкой тропе, которая вела от рыночной площади через болота к кварталу Шилачи. Вокруг, в полузасохших садах тянулись ряды низеньких, похожих на давильни, строений. Сквозь тополя виднелась церковь Петра и Павла. В болоте сидели буйволы. Дымилась баня, вода в которую поступала из того же болота.

Мирзам уже забыл рынок, и синий камень перед домом сеида Эхсана, и боль сердца о старом городе и его былом богатстве, которое улетучилось так же, как исчезли павлины со старого рынка.

Вновь пробудилось в нем беспокойство за Май-ран, то, что душило его, кровавой раной жгло сердце. Необъяснимый страх вдруг объял его, казалось, он идет сквозь темный лес, где за каждым деревом поджидает его опасность.

Он шел, согнувшись от страха и сомнения, словно силой волокли его на страшный суд.

4

Ереванская казенная школа («губернское училище») имела суровый и непривлекательный вид, точно так же, как казарма императора Николая. Два крыла одноэтажного каменного здания были застроены флигелями, которые отделялись от здания школы внутренним двором. И флигель, и сама школа были окружены толстой стеной, которая заканчивалась острыми кольями, походившими на шеренгу деревянных воинов. Эта стена и ряд кольев делали школу похожей на тюрьму. То был стиль эпохи: школа была тюрьмой, обе вместе — казармой, тяжелой, мрачной, и все вместе — unheimlich[122], как сказала Эмилия Лоозе, жена смотрителя губернского училища, немка по национальности, когда муж впервые показал ей их квартиру в нижнем флигеле.

Стены с внешней стороны были обмазаны желто-красным известняком, который выгорел на солнце и теперь напоминал обожженную глину. Но самое мрачное зрелище представляли тяжелые ворота и укрепленный над ними стальной герб. Когда солнце било прямо в ворота, тень от двуглавого орла падала сквозь открытые окна прямо в классное помещение. Орлы парили по стенам, и испуганные ученики не осмеливались притронуться к ним. А Иван Бондарчук, учитель чистописания в первом классе, вытягивался во фронт, словно по стене проходила тень самого императора.

Обычно железные ворота бывали заперты. Проходили через маленькую калитку, вделанную в ворота. Большинство же учеников входили во двор оттуда, где стена была низкой, а деревянные колья перебиты. С трех сторон школу окружали пустыри. За школой стена граничила с полузасохшим садом. Окружающее безлюдье еще больше подчеркивало мрачный вид здания, в особенности летом, когда ученики разъезжались, а разбросанные перед зданием кусты и выжженная солнцем трава покрывались густой тяжелой пылью. Зеленела лишь старая чинара; в ее круглой тени находили пристанище больные телята и ослы, которые в летний зной ради этого клочка выгоревшей травы добирались сюда из самого Зоравора.

Это пустынное пространство, которое в камеральной книге города было записано как «пустошь, никому не принадлежащая и не имеющая границ», оживляли караваны верблюдов, которые привозили из Нахичевана соль и рис, из Ордубада — сухие фрукты. Караваны останавливались здесь на ночлег. Пламя костра, который разжигали караванщики, поднималось до ветвей чинары. Не об этой ли чинаре писал в своих путевых дневниках Антонио Джиованелли? Ее опаляло пламя костров, обгладывали верблюды, потирая об нее свои кривые шеи, полчища жуков-короедов зимовали под ее корой. В архивах ереванской казенной школы все еще хранятся доносы на чинару. Инспектор Лазарий Хаджи-Фотиев пишет, что это одинокое дерево на учеников «наводит уныние, а также преступную рассеянность», а надзиратель первых классов уведомляет, что ученики предпочитают беготню вокруг чинары игре в школьном дворе, как предписывается школьным законодательством. Целую кипу составляет переписка по делу верблюда, неизвестным образом очутившегося на школьном дворе.

Был послеполуденный час. Классы опустели, был пуст и школьный двор. Из верхнего флигеля раздавался громкий храп. Это учитель первого класса Иван Бондарчук выпил полкружки мутного вина, завалился на спину и заснул. Таким манером он изгонял «злого духа» лихорадки и укорачивал слишком длинный день. Его слуга, есаул Федор, облизал тарелки, допил остаток вина и, свесив голову, громче и сильнее вторил хозяину. Положение их тел и беспорядок в комнате напоминали поле боя, где Ивана Бондарчука словно ранили в спину, и он сразу же закоченел, а его телохранитель, схватившись за раздробленную ногу, уже готовился отдать богу душу.