Альпийская фиалка

Как-то в облачный день я спускался один по тропинке гончаров. Камни скатывались в пропасть, и от их шума беспокойно вспархивали испуганные голуби.

Я почувствовал какую-то тяжесть, тяжелую грусть, как будто что-то созрело, словно плод, который должен сорваться и дать выпрямиться облегченной ветке. Я не знал, что эта тяжесть моего сердца — от мрачных ущелий, от грустной тропинки, по которой проходит очень мало людей. Чем ниже я спускался, тем быстрее шагал, как бы оставляя эту тяжесть за собой.

Иногда, после долгого отсутствия, я вновь посещал наш квартал. Однако после того облачного дня я больше не взбирался по тропинке гончаров. Мне рассказывали, что там уже не вертится ни одно колесо и что какая-то большая скала обрушилась на пещеру, в которой работал хромой Егор.

Из темных глубин моей памяти встает одна суровая картина. С трудом узнаю место, с трудом ориентируюсь в обстановке… То наша скала… темное ущелье, где ни зги не видать. Другой берег светлый. Камни белеют, как снежные сугробы в теплую весеннюю ночь. Белые и черные быки лежат у камней. Они неподвижно жуют, и чудится, что камни могут превратиться в быков или же быки могут окаменеть, если будут долго лежать. Кто-то, закутавшись в старый палас, спит на камнях…

Сколько ни роюсь в памяти, не могу определить, когда я видел освещенный берег ущелья и отдыхающих на зеленой траве черных быков.

А на вершине скалы стоит в тени мой товарищ, сын гончара. Он пожимает мне руку. Из-за угла улицы я оглядываюсь назад. Он еще стоит на верхушке скалы; трудно определить, куда направлен его взор. У него в руках ничего нет, но Андо склонился так, что кажется, будто он опирается подбородком на палку.

Тот же экипаж, та же дорога, она блестит в темноте, как пенистая вода. Те же колокольчики и давящая тоска.

И вдруг во тьме зажглись огни, как будто внезапно волны света заколыхались над городом, как от ветра колышется зрелая нива.

Я думаю, что Андо спустился в ущелье, в развалившийся саманник Дамура, который ожил благодаря тому, что в нем установили машины, а скалы одели в сталь. Теперь мотор, подобно запертому зверю, рычит в каменной пещере, с потолка которой каплет вода.

Андо развел костер на дворе, у самого входа, где выдолбили камень и устроили в углублении очаг. Он подвесил над огнем медный закопченный чайник, и пламя трепещет в ущелье.

Скоро стемнеет совершенно, огонь в очаге потухнет, Андо закутается в чехол машины и усталыми глазами будет смотреть до утра на красную лампу, на медные стрелки, на ремни. Усталые веки отяжелеют, но его чуткий слух будет следить за шумом ремней.

С горы дует холодный ветер. Экипаж поднимается к вершине… Внизу мигает множество огней; они наблюдают за городом, они то тускнеют, то разгораются. Экипаж переваливает на другую сторону горы. Я мысленно прощаюсь с городом, с кварталом Гюнеш, с нашим Острым камнем и с товарищем моего детства Андо.

— Если три раза мигнут огни, знай, что…

Так сказал Андо, когда мы вышли из пещеры. Он это делал для меня, так он прощался со мною.

Я не заметил, как в третий раз погасли огни. Над городом царил белый молочный свет…

Другая сторона горы была во мраке. Луна стояла низко, и вершина горы скрывала ущелье от белого серпа луны. Экипаж катился вниз, чудилось, что мы спускаемся в пропасть, в бездонную пропасть. Так же проваливался в пропасть наш квартал Гюнеш, когда темнело, в городе зажигались огни, а в деревне угасал последний глиняный светильник.

Андо с вершины скалы смотрел на деревню и говорил с горечью, что медные провода не доходят на другой берег реки, до затерявшейся в камнях нашей темной деревни.

Как древний летописец, дрожащею рукою я записываю последние страницы этой истории. Нужно закончить историю неповторимых дней, пока не иссякнет в светильнике масло.

И теперь стоит наша скала. Острый камень торчит над нашим кварталом, как палец великана. Я хочу, чтобы эти незатейливые строки прожили бы столько, сколько простоит наш утес.

Наступили суровые дни, подобно холодной осени. В полях прорастала зрелая пшеница. Земледельцы зябли в окопах и непривычными руками двигали ружейные затворы. Свинцовый град сыпался на камни и скалы, приводил в ужас людей и зверей, ломал трепещущие деревья.

Подкралась зима, холодная и беспощадная, как смерть.

По домам города ходил какой-то монтер, растрепанный, в черной от мазута одежде, с лестницей на плече, точно фонарщик. В одном месте буря сорвала медные провода, в другом — пуля разбила лампочку; шрапнель раскроила столб, белые чашки беспомощно повисли и жалобно звенели, когда ветер спутывал проводу. Монтер бывал всюду. Он: слышал, а чем говорили люди в своих домах, он видел, кто как живет. Один раз, когда Андо связывал электропровода, он увидел. Машо в белой как снег одежде, с увядшими фиалками в волосах. Она спускалась с лестницы: под руку с каким-то офицером.