Альпийская фиалка

Этот знак решал все. Если он был направлен в сторону толпы, это означало, что лошадь негодная. Владелец лошади робко, на дрожащих от волнения ногах, уводил лошадь и сам поспешно удалялся. Но если знак был направлен в сторону стоявших у досок русских солдат, последние тотчас же подходили, надевали на лошадь новую узду, бросая владельцу старую, и уводили лошадь, передавая ее другим солдатам. Последние на глазах у толпы и владельца ровно подстригали у лошади хвост, стригли гриву и привязывали к ней небольшую дощечку.

Хозяин пробовал следовать за своей лошадью, на него прикрикивали, и он останавливался с поникшей головой, напоминая побежденного борца. Толпа молча наблюдала за этой сценой. Затем старшина подзывал его; остолбеневший крестьянин вздрагивал, собирал то, что вручали ему: узду, веревки, седло — и, навьюченный этими вещами, переходил через площадь к толпе, держа в руке клочок бумаги, на котором были обозначены цена лошади и фамилия ее бывшего владельца.

Спустившись в город, крестьяне привязали лошадей далеко от площади. Гиланц Муки и Акел пошли вперед отыскивать в толпе крестьян из соседних сел.

Первого знакомого, который прибыл раньше их, спросили:

— Ну, как, многих забирают?

— И не говорите, беда…

Симон увидел старого знакомого тюрка и, отведя его в сторону, осведомился, каких освобождают лошадей, берут ли низеньких..

— Если у лошади сломана нога или если на ней глубокая рана, тогда освободят… рост не в счет…

У Симона подкосились ноги.

До этого у него еще теплилась слабая надежда. Теперь исчезла и она. Он в отчаянии подошел к лошади.

— Цолак! — Лошадь заржала на этот знакомый зов. Думала, что ей хотят подбросить сена. Симон подставил полную торбу самана.

— Цолак, тебя отнимают!

Спустя немного вернулся усталый Гиланц Муки. Его лицо выражало горькую безнадежность. И, расстроенный, прерывающимся голосом сообщил крестьянам:

— Сейчас вызывают Караглух; затем пойдут зильбирцы; за ними — мы…

Симон подумал секунду, снял с головы лошади торбу и погнал ее.

— Куда это, Симон? — крикнул сын Саку.

— Поведу к реке… В Катнагбюре не поил.

Так убегают от ужаса. Так убегает стадо, когда молния со страшным громом ударяет в ближайшую скалу. Так, содрогаясь, убегает зверь, когда горит лес.

В ужасе бежал Симон, заплутавшись в городских улицах, без конца подхлестывая лошадь. Как будто за ним гнались все солдаты с площадей и те люди, что сидели за узким, как гроб, столом.

Вот он выехал на глухую прибрежную улицу… И там были лошади.

Крестьяне, такие же как он, держали их под уздцы и с покорностью рабов ждали своей очереди. Они заметили мчавшегося всадника; некоторые подумали, что он, объятый ужасом, бежит к далеким горам.

Усталый конь при ударе хлыста ускорял шаг, но через минуту снова начинал плестись тяжело и медленно.

Вот позади остался последний дом, и перед ними открылись картофельные поля. Симон замедлил ход и передохнул. За чертою города ему стало легче. С далеких гор, на склоне которых находилось их село, повеяло нежной прохладой; она освежила его разгоряченное лицо.

Симон повернул вправо, к узенькой дороге, которая вела к реке. Лошадь почувствовала свежесть воды и без понуканий ускорила шаг.

Прежде чем спуститься к руслу, Симон с опаской огляделся вокруг. Кругом было пустынно; только внизу, в тени, дремали коровы. И когда лошадь жадно наклонила к воде голову, Симон спрыгнул, крепко привязал удила к ее передней ноге и стал перевязывать ей задние ноги.

Цолак, напившись досыта, попробовал поднять голову, но не смог. Покорно и безучастно снова нагнул морду к синим водам реки.

С необычайной быстротой Симон снял седло с коня. На солнце засверкала его гладкая и полная спина. С такой же быстротой он нагнулся и поднял кусок пористого камня. Когда он в первый раз провел камнем по спине Цолака, конь почувствовал прохладу; от приятного возбуждения на спине его задрожала кожа.

Но вот он начал чувствовать боль. Он попробовал вырваться, но это ему не удалось, так как ноги были крепко привязаны. Попробовал снова поднять голову — опять неудача. А боль все усиливалась, так как Симон с отчаянной яростью тер ему спину. Через несколько минут кожа слезла и окровавила камень.

Цолак стонал, ударял хвостом, вертел крупом, но ничего не помогало. Симон, навалясь всей тяжестью на спину лошади, тер ее камнем. Из открытой раны уже брызгали капли крови и падали на вздрагивающие бока. А Симон скреб все сильнее и сильнее, словно хотел вдавить камень в полную, гладкую спину Цолака.

Конь не выдержал больше, повернулся на бок и наполовину погрузился в воду. От боли и непривычного обращения Цолак дергал ногами, фыркал, терся шеей и головой о берег и пытался встать на ноги.

Симон наконец отбросил в сторону окровавленный камень, как бросает убийца кинжал, и с ужасом заметил, что речная вода делалась красной каждый раз, когда волна омывала спину лошади.

Может быть, лопнула жила!..