Алракцитовое сердце. Том I

Дыхание с хрипом вырывалось из потрескавшихся губ чародея. В невидящем взгляде не было просьбы о помощи, как и надежды на нее.

Деян вернулся к хижине, потянул еще раз заклиненную дверь — безо всякого результата. Забрал мешок и вытянул топор из-за пояса Джибанда, стараясь не смотреть на «спящего» великана, и пошел прочь.

Гроза приближалась. Стоило найти надежное укрытие, без мертвых, полуживых и полумертвых.

— Стой! — окликнул чародей неожиданно звучно. — Подожди… Дождись. Это… не продлится долго.

— Время дорого, — на ходу хмыкнул Деян.

— Подожди! Тогда добей меня. Прошу.

Деян против воли оглянулся — такой невообразимый ужас звучал в голосе чародея.

— Прошу тебя. Ты ведь с самого начала хотел этого… — Голем отчаянно пытался подняться: судорожные, бессмысленные движения выдавали глубину охватившей его паники.

— Когда ты мог, ты не просил — ты приказывал. Теперь приказать не можешь — и начал просить? — Деян вложил в голос всю злость, какая у него только нашлась. Воспоминания о страхе и бессильной ярости, о мучительных последних часах в Орыжи, об остекленевших глазах старого Киана-Лесоруба, о черной гаревой плеши, оставшейся в семи верстах к югу.

Он не хотел смотреть на мучения чародея и не хотел резать ему горло, ни из ненависти, ни из милосердия. А уйти у него была причина: чем дольше жил чародей, тем дольше должна была служить приживленная ступня; тем больше оставалось надежды еще раз увидеть Орыжь до того, как она превратится в груду горелых бревен.

— Мне не с руки тебя убивать, — сказал Деян, подавив сомнения. — Ты сам довел себя до смерти из страха и гордыни. Причем тут я?

— Стой! Я не…

Чародей потерял сознание.

Деян отвернулся и быстрым шагом направился обратно на юг.

— XI —

Стало темно, как в сумерках, но дождь все никак не начинался. Ветра не было. Лес замер: только рокотал гром — часто, почти что беспрерывно — и хрустели под сапогами ветки.

Деян остановился глотнуть воды и побрел дальше. Он ушел еще не далеко, но хижину уже надежно укрыли деревья. Каждый шаг давался с трудом. Давила на плечи поклажа, ныла спина, болели ноги, родная пуще чужой.

Пока гроза колотила насухую, но скоро обещал начаться огромной силы ливень. Деян шел, и ему ясно представлялось, как по распахнутым глазам великана сбегает вода, как собирается в огромных ладонях; как заливается в приоткрытый в последней невысказанной просьбе — или в недосказанном оправдании? — чародейский рот.

Сырой тяжелый воздух не давал глубоко вздохнуть.

«Если повезет — он захлебнется раньше, чем очнется. Кому повезет — ему или мне? Куда я иду? — Деян распустил ворот. — Домой. Где меня никто не ждет».

«Но я не о том беспокоюсь, — одернул он себя. — Сперва нужно дойти…»

Побеспокоиться было о чем: как не сбиться с пути, как не замерзнуть в сырости насмерть, как избежать встречи с волками в человечьей шкуре и с волками настоящими, как раздобыть пищу, как справляться, когда нога перестанет служить? На все эти вопросы — кроме разве что первого — не было ясного ответа. Деян понимал, что, скорее всего, не сумеет преодолеть и половины пути. Но со времени последней Орыжской ночи на месте прежнего страха перед концом он чувствовал лишь муторную пустоту. Теперь, когда он остался один, нечем стало ее заполнить…

Что осталось за спиной, что ждало впереди? О чем ни подумай, все было не так, и от мешка ныло плечо, как его ни вешай.

«Что я скажу, когда вернусь? Герой, одолел колдуна: оставил подыхать под кустом, как паршивую собаку. А он, между прочим, спас нас… презираемых им „свободных людей“ — спас, когда мы просили о помощи».

Деян еще раз поправил мешок. Снова встала перед глазами хижина и собачьи — или волчьи? — кости под елью. Привязь сгнила, но свобода псу уже давно была без надобности: год-два, может, больше — хижину забросили давно, раз мыши начисто объели кости.

Верст от нее до деревни насчитывалось меньше, чем от Орыжи до Волковки, но никто не пришел хоронить мертвых, никто не искал в ней спасения, когда случилась беда, и некому больше было рассказать, что за люди поселились когда-то уединенно в лесу, почему заросла к ним тропа. Их поглотило забвение: без долгих лет, безо всякого колдовства, безо всякой жалости к их надеждам и чаяниям.

«Что я могу сделать? Сгину в лесу, война выжжет Орыжь — и ничего не останется, кроме костей. — Деян вздрогнул, представив Эльму на месте сестрицы Шинкви: объеденное падальщиками лицо, черные панцири жуков-могильщиков в провалившихся глазницах. — Неужели так и должно быть? Нет! Но как еще? Да никак…»

Та же судьба ждала и чародея, и его создание: белые кости на зеленом мху. Если, конечно, у неправильного человека Джибанда были человеческие кости.