Алракцитовое сердце. Том I

Еще дважды Деян сумел влить ему в рот по несколько глотков целебной жижи, но никак нельзя было понять, есть ли в том польза и возможно ли вообще удержать жизнь в ослабленном немыслимым колдовством теле.

Измотанный ожиданием, Деян вновь провалился в полудрему и вновь подскочил с криком: теперь примерещилось, как чернобородый хозяин хижины душит спящую женщину.

Деян придвинулся к очагу, отогрел руки, и снова незаметно подкрался сон: безликий чернобородый был весел, блестел начищенный ружейный ствол. Чернобородый ударил прикладом женщину на лавке, хохотнул, нагнувшись к ней: у женщины оказалось круглое лицо Солши Свирки с зияющей раной на месте рта.

— Мрак небесный!

Деян ударил кулаком по стене, разгоняя сонную одурь. За испугом последовало облегчение, за облегчением — стыд. Пусть то был лишь кошмар; и все же он оказался рад — рад! — увидеть изувеченным одно знакомое лицо, потому как страшился увидеть на его месте другое.

«Господь всемогущий! Вот до чего дошло. До чего я дошел».

Деян прошелся по хижине, сел обратно к очагу, обхватив голову руками. От стен пахло древесной гнилью; запах напоминал об Орыжи — старый дом Химжичей давно пора было перестраивать. Сна больше не было ни в одном глазу, но явь причиняла не меньшие муки.

«Как там все… Эльма. Зачем ты так со мной, за что? Что я сделал, в чем ошибся? Исправить нельзя — так хотя бы понять… Да ерунда это все, морок! Обошлось бы. Храни тебя Господь, Серая. И девчонок, и всех. Пусть Терош за вами присмотрит. Пусть присмотрит…»

— Закрой глаза, Джибанд! Пожалуйста! — Деян, подойдя, похлопал великана по плечу, но тот, конечно, не отреагировал на просьбу. Деян поборол искушение набросить ему на лицо какую-нибудь тряпку. Джибанд и так «следил» за хижиной невидящим взглядом: завязать ему глаза — значило только еще больше нагнать жути… Оставалась ли у него еще надежда очнуться от забытья?

— Безумие какое-то.

Деян вернулся к очагу, снова подвесил котелок над углями. Много лет — с тех пор, как несмышленым мальчишкой пытался сбежать к большаку, — он не оставался по-настоящему один: всегда где-нибудь рядом — не дома, так на соседском дворе — находился кто-то, с кем можно было перекинуться парой слов, у кого попросить совета, помощи…

— Брехня: ни у кого я ничего не просил, гордость не позволяла. Сами мне все предлагали. — Деян помешал варево, отгоняя мысль о том, что вряд ли чародей еще может глотать. — И зачем? Дураку все не впрок.

В памяти было не найти защиты и приюта; говорить вслух с самим собой оказалось еще хуже, чем молчать. Деян понял, что невольно придвинулся ближе к лавке, где лежал чародей. В лесных шумах за бревенчатыми стенами таилась неизвестная опасность, от великана веяло потусторонней жутью — тогда как Голем, несмотря ни на что, был человеком. Единственным живым человеком на много верст вокруг.

Но искра жизни в нем неумолимо угасала. Больше он не стонал и не бредил, едва можно было расслышать его дыхание за плеском капающей с крыши воды и треском углей.

«Сам ведь хотел скорее от него отделаться. И что теперь — передумал? Совсем запутался, увяз… Дурак!»

Деян заскрежетал зубами, меняя остывшие камни у ног чародея на новые. Злость, укоренившаяся глубоко внутри, за гранью разума, не исчезла. Но теперь, оставшись в одиночестве и потеряв, даже в мыслях, родной дом, засыпая с открытыми глазами от усталости, — теперь он со всей ясность видел в чародее человека, такого же, как он сам. И оттого совсем не хотелось, чтобы тот умер тяжелой, бессмысленной смертью в позабытой людьми и Господом хижине в глуши…

Сейчас — когда в ночи срывались с крыши капли воды, и едва возможно было уловить признаки теплящейся рядом жизни — Деян вспоминал о своем недавнем бегстве с отвращением.

Чем дольше тянулась ночь, тем сильнее сжималось вокруг одиночество; чем ближе смерть подступала к чародею — тем сильнее Деяну хотелось ее отвадить. Но в его распоряжении была лишь обрывочная и позабытая наука сумасшедшей старой знахарки да неумелые примеры лечения ее преемницы. А чародея убивала не только телесная слабость, но и зелье: с такой болезнью не сталкивалась даже старая Вильма, и никакого другого лечения от болезней похожих, кроме тепла и простой пищи, он не знал; а даже если б и знал, откуда б он мог взять лекарство?

Деян провел перед приоткрытыми глазами чародея ладонью: тот был без сознания. Пытаться влить жидкость было бессмысленно… Чародей умирал, и ничего нельзя было с этим поделать.

«А что если?..»

Деян замер: взгляд его зацепился за брошенный у очага топор. Лезвие отсвечивало красным.

«Если просто попробовать…» — Деян крепко задумался.

Кенек — будь он неладен! — рассказывал, как они с братом много лет назад втащили его, уже бесчувственного, к Вильме. Их выгнали, конечно, но они остались подсматривать под окнами и видели, как старуха творила «всякое эдакое». То, что по малолетству казалось помешательством, могло быть и колдовством; Деян колдуном не был — но зато колдуном был сам Голем.

«Хуже все равно ведь не будет».