Алракцитовое сердце. Том II

«Надо уезжать». — Деян смотрел на проносящийся через пятно света снег; перед глазами мелькали лица. Трактирщик Лэшворт и лже-«Цвета», капитан Альбут и Харрана, Голем и его давно умершая жена, отчего-то представлявшаяся Деяну немного похожей на постаревшую Пиму, вдову Халека Сторгича. Судьба была жестка к ним, но несчастия следовали за их выбором и решениями, за их желаниями и страхами; даже у Харраны был выбор — выбор между гордостью и родиной: она выбрала гордость.

На границе освещенного круга, за крутящейся снежной кашей Деяну мерещилась темная призрачная фигура Эльмы; мираж манил, звал за собой. В этом тянущем чувстве было что-то общее с колдовским зовом лесной ведьмы-повертухи — с той разницей, что сейчас не было никакого колдовства.

«Надо уезжать. Пока не занесло, не закрутило это безумие…» — Деян сжал пальцы на холодном подоконнике, словно пытался удержаться за ускользающую реальность.

Мало было принять решение; еще нужно было решиться сказать об этом. Голем сам предложил ему уйти — и все же Деян чувствовал смущение и неловкость, будто собирался совершить нечто постыдное.

— Рибен, ты все-таки извини за сегодняшнее, — начал Деян.

— Брось.

— Нет уж. И сегодня, и раньше… Я много чего говорил и делал такого, чего говорить и делать не следовало.

— Это как посмотреть, Деян. — Голем бросил на него короткий взгляд исподлобья и снова уставился в окно. — Как посмотреть… Ты просил без шуток? Пожалуйста. Твоя доброта… ладно, твоя, если угодно, порядочность, — поспешно отмел он готовое последовать возражение, — она сохранила мне жизнь. Но твоя неприязнь сделала не меньше: она позволила мне сохранить рассудок… Возможно, и жизнь тоже.

— Я тебя не понимаю.

— Знаешь, как обычно проходит суд?

— Нет, — буркнул Деян, раздосадованный тем, что потерял нить разговора, так и не сказав главного. — При чем тут вообще это?

— Военный суд строг и скор на расправу; но в мирной жизни иначе. Кроме обвиняемого и судей есть обвинитель — прокурор. И есть защитник — адвокат; они изучают обстоятельства дела и выставляют их перед судом в выгодном для обвинения или защиты свете. Я не верю в Высший Суд, которым твой друг-священник стращал меня, Деян; я сам себе судья и сам себе обвинитель. Но своими попытками уязвить меня ты нечаянно оказал мне большую услугу. Обыкновенно твои нападки были, по правде, слишком наивны, но чувство, которое ты в них вкладывал, задевало меня за живое… Сделавшись моим прокурором, ты отнял эту роль у меня самого и вынудил выступать самому себе адвокатом. Лишь на время, но этого оказалось достаточно, чтобы удержаться на краю. Прими мою благодарность за то, за что желаешь извиниться; если бы не это, я…

Чародей замолчал надолго. Затем произнес нарочито по-деловому:

— Достаточно на сегодня разговоров. Давай лучше спать.

И так ясно видна была в эти мгновения прошедшая через все его существо трещина, в которую Варк Ритшоф и Ян Бервен накануне забили новые клинья, что Деян так и не сумел заставить себя сказать то, что собирался.

«Завтра. Скажу с утра; невелика разница. Чего зря сон портить?» — в молчании он провел чародея до кровати, пожелал тому доброй ночи, вернулся в свой угол, затушил свечу и повалился на пахнущее сыростью одеяло. Глаза после бессонной ночи и тяжелого дня слипались, но сон не шел; в темноте под сомкнутыми веками все несся и несся из ниоткуда в никуда серо-белый снег.

И, сколько бы Деян ни ворочался в холодной сырой постели, — снег падал все время в одном направлении.

— XI —

Утром, когда Голем растолкал его, Деян едва смог разлепить веки.

— Я дал бы тебе отоспаться, но тут появилось одно дело, — извиняющимся тоном сказал Голем; вид он имел по-прежнему потрепанный, но держался на ногах без посторонней помощи.

— Да ничего… — Деян, зевнув, неохотно выбрался из-под одеяла и сел. Солнце поднялось уже довольно высоко. У окна стояла Харрана, с безразличным видом глядя на улицу.

Что-то еще непривычное было в этом утре, но спросонок никак не удавалось ухватить, что.

Отчаянно зевая, Деян заставил себя встать, плеснул в лицо воды из таза на столе, еще раз осмотрелся — и лишь тогда понял, что показалось странным. В комнате было слишком много места, потому как в ней отсутствовал Джибанд.

— А где Джеб? — спросил Деян, натягивая куртку. — Ждет внизу?

— Надо думать, уже где-то на полпути к переправе, — сказал Голем. — Он уехал ночью.

Глава четвертая Что однажды записано

— I —

— Как так — Джеб уехал? — тупо переспросил Деян. — Совсем?

— Вместе с тем музыкантом, Выржеком, и его приятелями, — буднично пояснил Голем. — Ты крепко спал, и Джеб не стал тебя будить. Он сожалеет, что не попрощался с тобой как следует, и просил передать извинения.

— Но он бы никуда не ушел без твоего позволения! — воскликнул Деян.

— Я отпустил его.

— Зачем?!

— У Джеба нет причин испытывать на прочность милосердие Венжара ен’Гарбдада: он сделал выбор в пользу жизни и свободы, — сказал Голем. — Кто я такой, чтобы мешать ему в этом?

— Ты…

— Безумец? — невозмутимо подсказал Голем. — Или просто дурак?