Алракцитовое сердце. Том II

— На этих холмах собрались опытные и верные гроссмейстеру ен’Гарбдаду бойцы, Деян, — словно услышав его мысли, сказал Альбут. — И все же участь их незавидна. Иногда решает не вера и доблесть, не талант и отвага генералов, но число пушек и штыков: в этом — высшая справедливость и Господень замысел; как в том, что медведь сильнее мыши.

— Скряге Андрию не понравились бы такие речи, — сказал тощий солдат по имени Валиш.

— Окажись он снова здесь, то бежал бы слишком быстро, чтобы их расслышать, — заметил кто-то. — И остановился бы, только чтоб подобрать пару монет, которые перед тем обронил второпях Его Святейшество…

Раздались смешки.

— Пусть Патриарх Скряге хоть десять перстней пожалует и святым наречет! Но к Владыке я лучше с нашим капитаном пойду, — сказал Валиш. — Ты не святой, Ранко, — зато с тобой и в пекле не пропадешь. Будь! — Он выпил и передал бутыль Альбуту. — Если вперед меня сгинешь — окажи любезность: припаси для старого товарища место в роте.

Его слова поддержали одобрительным гулом.

Капитан с кривой улыбкой взял бутылку и выпил.

Он безотчетно поигрывал в пальцах какой-то железкой; Деян узнал завязанный узлом штык и подумал о чародее — верно, тот так же сидел где-то у огня или у реки, согревая в ладони флягу со смертельным зельем: утративший на пути последнюю цель и опору и больше ни в чем — ни в жизни, ни в смерти — не видящий смысла.

Разговор стих. На краю неба занимался рассвет…

— III —

Еще было темно, когда с гулкими ударами барабанов возобновилась подготовка к обороне. Капитан Альбут — его маленький отряд по злой иронии переподчинили Горьевскому полку — поднял людей и отвел на позиции ниже по склону холма, ко второму ряду укреплений; там они соединились с шеренгами горьевцев и стали ждать штурма.

Но Бергич не спешил. Даже пушек не пускал в ход.

Даверенцы злились, мерзли на холодном ветру, затевали ссоры и шептали молитвы; от рассудочного спокойствия ночи не осталось и следа. Альбут — Деян по его приказу держался рядом — беспрерывно ругался, проклиная разведчиков, Венжара ен’Гарбдада, барона Бергича и всех его предков до десятого колена.

— Измотать нас хочет, сволочь, — в конце-концов процедил капитан сквозь зубы. — Ну а что: прав…

Время шло, но ничего по-прежнему не происходило. Позади укреплений разожгли несколько больших костров, к которым солдаты попеременно отправлялись погреться — но толку от этого было чуть. Время тянулось, тянулось…

Атака началась только через два часа после полудня.

— IV —

Деян постоянно проваливался в муторную полудрему, и даже когда Альбут скомандовал приготовиться, он подчинился — но не сразу понял, что происходит; грохот пушек показался ему, одурманенному лекарством, не громче барабанного боя. В небе вспыхивали и гасли, переливаясь золотом, защитные чары; Братство Раскаявшихся отражало колдовские атаки, но против настоящего оружия было бессильно — или, быть может, им просто не хватало бойцов. Следующий залп накрыл позиции: два ядра на излете ударили в укрепленный деревянными сваями земляной вал, частично его обрушив, но третье и четвертое прошли выше, оставив в шеренгах горьевцев две кровоточащих прорехи. Прямо перед Деяном шлепнулась в грязь оторванная кисть с блестящей, ярко начищенной пуговицей на обрывке рукава; только тогда он очнулся — и в следующее мгновение оцепенел от поднявшегося изнутри ужаса, оглох от грохота и криков.

Безотчетно он начал шептать молитву.

Содрогалась земля, совсем рядом умирали искалеченные люди. Впервые со дня, когда он оставил Орыжь, его охватил липкий, безудержный страх, от которого внутренности завязались в узел.

Он был живым, он хотел жить — просто и честно, не хотел убивать и не хотел умирать, заливая земью кровью из оторванных конечностей, вывалив кишки из разорванного брюха…

— В две шеренги! К бойницам становись! — хрипло отдавал команды Альбут. — В первом бою у всех штаны грязные, — прикладом он подтолкнул Деяна к брустверу. — Вспомни, кто ты есть, солдат!

Как сквозь вату Деян расслышал его и с отстраненным удивлением понял, что тот обращается к нему.

Вокруг творился кровавый хаос: следующий залп внес еще больше сумятицы в горьевские ряды. Но Альбут не пригибался, стараясь схорониться от осколков ядер, не суетился и не рвал глотку, как другие офицеры. Он был степенно-спокоен — человек, в чьей конченой жизни больше не было места страху.

«Вспомни, кто ты есть!»

— Я — никто, — прошептал Деян пересохшим горлом. — Никто.

Он вспомнил: дома больше не было. Не было больше и его самого — но был враг, и был долг уничтожать врага за тех, кто умер раньше него. Была месть: прогорклое блюдо, которое он хотел распробовать, потому как ничего другого не оставалось.

— Заряжай! — крикнул Альбут. — Не трусить, бесы! Или хотите попасть к Марагару на стол?

Упоминание одержимого местью хавбагского лекаря явно придало горьевцам смелости.

Деян встал рядом с капитаном у пролома в бруствере и впервые увидел бергичевцев вблизи, всего в каких-то двуста шагах: первая линий укреплений уже была взята, и наверх катилась волна солдат в заляпанных грязью синих мундирах.