Алтайское солнце

У Николая Сергеевича с окончанием уборки дел поубавилось, и в это воскресное утро он остался дома — сидел по другую сторону стола и, чуть ли не целиком засунув голову в коробку радиоприёмника, припаивал какую-то проволочку.

В комнате пахло горячей канифолью, расплавленным оловом. Совсем как в Москве, когда папа в воскресенье начинал возиться с радиоприёмником. Так что этот запах был Женьке хорошо знаком и приятен. Впрочем, сейчас мальчик был в мыслях далеко и от Москвы и от Алтая — у суровых берегов Англии, и судёнышко, на котором мальчик оказался вместе с Робинзоном Крузо и его другом, владельцем корабля, летало с волны на волну, готовое в любой миг перевернуться и затонуть.

Мальчик недовольно хмурился, ругая в душе слабого Робинзона. Ведь Робинзон, попав в шторм, молил бога о спасении и обещал в душе никогда больше не отправляться из отчего дома в далёкие путешествия. О таком человеке и читать-то не хочется! Женька решил было захлопнуть книгу, но раздумал — всё-таки интересно, как поступит Робинзон Крузо после шторма, если, конечно, шторм кончится благополучно для корабля и тот не погибнет.

В это время кто-то постучал в окно, и Николай Сергеевич, оторвавшись от своего радиоприёмника, увидел пальцы, барабанящие снаружи в стекло.

— Женя, к тебе друзья!

Недолго поднять глаза от книжной страницы, да вот не так-то просто снова очутиться в мире действительности. Мальчик хоть и уставился в окно, за которым подпрыгивало улыбающееся лицо Веры Мальцевой, да не мог сообразить, что к чему. Ведь улетев мысленно из Англии, Женька прилетел сначала в Москву, о чём напоминал ему запах канифоли и расплавленного олова. И лишь после этого вернулся окончательно на землю — то есть оказался на Алтае, в целинном посёлке.

А Вера кричала:

— Выходи! Уезжаем!

И тут Женька всё вспомнил. После уборки на полях жгли стерню, и Женя вместе с Верой Мальцевой, Милой Ерёминой и со своим новым товарищем Димой Стариковым собрался посмотреть, как это происходит.

Возле конторы, где стоял грузовик Вериного папы, друзей уже ждал Дима Стариков. Он сидел на ступеньках крыльца и, согнувшись в три погибели, что-то рисовал в свой альбом. Воротник его пальто поднят, шапка-ушанка надета неровно, одно её ухо наползло мальчику на глаза. Но, однако, мальчик так поглощён рисованием, что беспорядка в своей одежде не замечает.

Женя и Вера подошли к крыльцу, поднялись по ступенькам и заглянули через Димино плечо в альбом. На листке была изображена совхозная улица — ряд домиков, в том числе и домик, занятый под школу. Над этим домом Дима нарисовал плакат с надписью «Школа», чего в действительности не было. В действительности на входной двери была приклеена бумажка с такой надписью. Но на маленьком рисунке маленькую вывеску поместить было невозможно, поэтому-то художник и решил выйти из положения, придумав большой плакат.

Всего несколько линий на рисунке, но и домики, и тоненькие тополя возле них, низенький штакетник — всё это казалось ребятам очень похожим, настоящим.

— Здорово! — с восхищением прошептал Женька, а Вера добавила:

— Настоящий художник!

Из конторы вышел дядя Гриша, и в кузов полезли парни и девушки, которым предстояло жечь в поле стерню.

— Садитесь, быстренько! — крикнул из кабины дядя Гриша. — Пора ехать!

Но тут обнаружилось, что нет Милы Ерёминой.

— Где же Ерёмина? — спросила Вера.

— Наверное, мама не отпустила, — ответил Дима, пряча за пазуху свой альбом.

— Надо за ней сходить!

Не успел Женя сказать это, как возле конторы появилась Женина соседка по парте Милочка Ерёмина.

— Подождите меня! — кричала Милочка своим слабым голоском, медленно продвигаясь к грузовику, — поверх пальто она была закутана серым шерстяным платком, и девочке трудно было идти быстрее. Милочка уже успела простудиться и целую неделю не ходила в школу. Чтобы простуда не повторилась, её мама, совхозный бухгалтер, укутывала дочку словно зимой.

— А ты уже поправилась? — спросил Милочку дядя Гриша, выглядывая из кабины.

— Да, — тихонько ответила девочка.

— Мама отпустила?

— Отпустила!

— Ну ладно, садись в кабину!

Мила послушно залезла в кабину. Женьке тоже хотелось ехать в кабине. Но его опередил Дима. Он прыгнул на сиденье рядом с Милочкой и захлопнул дверь.

— Мы с тобой в кузове! — крикнула Вера. — Из кузова лучше видно!

Чтобы не замёрзнуть на ветру, ребята надели поверх пальто стёганые телогрейки, лежавшие в кузове возле кабины под брезентом. В складках брезента, словно капли какой-то жёлтой жидкости, колыхались пшеничные зёрнышки, как воспоминание об уборочной страде.

Грузовик мчался по неровной степной дороге. Кузов подпрыгивал, раскачивался, пассажиры валились друг на друга то в одну сторону, то в другую. Скорость всех забавляла, радовала. На ухабах раздавались весёлые восклицания. Павел Бородин, подставляя холодному встречному ветру своё красное лицо, стучал ладонью по крыше кабины и кричал:

— Жми! Вали! Кусай! Царапай!