Алтарь

— Я возьму, — предложил первый, снимая колчан и протягивая его товарищу. Тот кивнул, помог закинуть еще совсем недавно хрюкавший груз за спину.

Кустарник опять разошелся, выпустив на поляну еще пять человек — все в коже, в высоких мягких сапогах, с мечами и топориками. У некоторых волосы были перетянуты ремешками, у двоих на шее поблескивали золотые гривны. Правда, луков ни у кого из пятерых не имелось.

— Скилур, Атей! — окликнул охотников один из мужчин. — Чего застряли?

— Да вот мясца на ужин припасли, — отозвался первый охотник, поводя плечами. — Сейчас, идем.

Мужчины двинулись вдоль камыша дальше. На поляне воцарилась тишина — но ненадолго. Очень скоро через кустарник проломился ширококостный вол. Не спеша переставляя ноги, он наклонился, прихватил губами пук травы и двинулся дальше, невозмутимо таща привязанную на холку волокушу: две длинные слеги, меж которыми, скрученные углами, лежали несколько узлов. За волом бежал, помахивая тонким прутиком, босоногий мальчишка в рубахе ниже колен. Следом брели еще два вола с волокушами, с десяток коров, несколько женщин в длинных сарафанах, с заплетенными в косы волосами. Одна несла на руках жалобно хныкающего грудничка. Потом опять тащились волы, бежали недовольно блеющие козы, топали недавно остриженные овцы, шли мужчины — кто налегке, а кто и с тяжелым топором на плече.

Кустарник, равно как и поляна, давно остались позади, сменившись широкой, вытоптанной до глины, серой лентой, а люди все шли и шли, гоня с собой скотину, катя повозки, понукая волов с волокушами, успокаивая детей.

Из похожих друг на друга путников выделялись двое: оба лет тридцати, голубоглазые, с небольшими бородками и русыми, коротко стриженными волосами; оба в куртках, украшенных спереди бронзовыми пластинами; у обоих подолы рубах и сапоги ярко-красного цвета. Они шли налегке — без топоров и луков, без котомок за плечами, — однако с тревогой поглядывали на прочих людей.

— Смотри, брат, — указал один на возвышающийся из камышей камень. — Ну-ка, пойдем.

Путники свернули с дороги, продрались через заросли, чавкая сапогами в тине и ломая хрупкие желтоватые стебли, забрались на валун, поднявшись над кистями камышей на высоту человеческого роста. Впереди открылся бескрайний водный простор, покрытый мелкими гребешками волн.

— Да это же море! — ахнул один. — Гляди, брат. Мы с тобой, похоже, на край земли пришли. Ну что теперь делать станешь?

— Еще посмотреть надобно, — пожал тот плечами. — Болота тут кругом. Земля — либо песок, либо тина. Хлеба не посеять, летом гнус заест. Да еще, поди, по весне море это так разольется, что все деревни посмывает.

— Слушай, Рус, на тебя не угодить! — возмутился первый. — Ты оглянись вокруг! Леса какие богатые, рек и озер не считано. Людей нет никого. За день коли землянку встретишь — и то не всегда повезет. Племена здешние незлобные, ни единого раза не показались.

— Мы же не на день, не на год садиться собираемся, Словен, — покачал головой второй. — А помысли, каково будет, коли откроется, что далее земли лежат еще более ладные и богатые, а мы тут в болоте застряли?

— Люди устали скитаться, Рус, — глядя на тонкую линию горизонта, ответил ему брат. — Пора решать. Пора…

Он развернулся, спрыгнул в грязь, брезгливо стряхнул попавшие на доспех кусочки тины и побрел обратно к берегу.

К сумеркам огромный обоз втянулся на стоянку, заранее подготовленную ушедшими вперед мужчинами. Издалека сотни костров делали берег озера похожим на богатый торговый город, стоящий на оживленном караванном пути. Женщины и дети, уже привыкшие ночевать каждый раз на новом месте, расходились по племенам и родам, снимали с волокуш и развязывали узлы, стелили шкуры и войлочные подстилки, накидывали на плечи теплые плащи, подходя к очагам, на которых уже запекались на толстых бронзовых вертелах целые бараньи и козьи туши, подсаживались к мужьям или братьям, доверчиво прижимаясь к сильным плечам.

Здесь не было различия на своих и чужих — проголодавшийся путник мог подойти к любому огню, срезать себе пару ломтей горячего мяса, приложиться к кувшину с прохладной озерной водой. Кто-то оставался у новых знакомых, кто-то отправлялся дальше искать своих. Хотя в этом огромном лагере, скрепленные единой целью, своими были все.

Князья сидели наравне со всеми — у общего огня, на обычной подстилке, срезая мясо с кабаньей туши и запивая угощение чуть подслащенной медом водой.

— Сеяться этим летом уже поздно, — задумчиво отметил Словен. — Придется до следующего года хлеб поберечь, без лепешек и блинов людей до весны оставить. На озере рыбы запасти нетрудно, да токмо тоже время надобно. Солить ее, коптить. Погреба для припаса копать. Опять же, дома ставить надобно, печи класть. А ну зимы тут суровые? Вымерзнут все.

— Да что ты все зудишь и зудишь! — не выдержав, вскочил Рус. — Ну хочешь — ставь здесь город! Вот прямо здесь и ставь! Ну и ладно, что по весне его половодье унесет, а в жару остатнее топью всосется — ставь! Ты старший, я тебе не указ! Ставь! Я тебе запрещаю, да? За руки хватаю?!