Алтарь смерти. История маньяка-каннибала Джеффри Дамера

– Данная процедура не могла привести к желаемому эффекту, не так ли? Вы как доктор должны знать.

– Возможно.

– Вы спрашивали у него, как долго он собирался держать у себя зомби? Верите ли вы в то, что если бы он сумел достичь своей цели, то больше никогда бы не стал убивать?

– Совершенно верно. Это являлось решением его проблемы. Абсолютно точно.

Из-за этого поразительного ответа психиатр оказался почти в том же положении невменяемого и сумасшедшего, что и сам подсудимый. В некоторых примитивно развитых сообществах трупы, которых оживил волшебник или знахарь, а затем оставил у себя в качестве раба, считают зомби. Подобные верования часто встречаются, например, на Гаити, и некоторые исследователи пытались выяснить, откуда они появились. Как ни странно, подобное может быть реализовано с помощью контролируемого использования яда, и те, кого называют зомби, могут выглядеть и вести себя именно так, потому что их мозг поврежден. Жертве вводят яд, содержащий тетродотоксин, после чего она впадает в каталептическое состояние. Она полностью парализована, осознает, что происходит, но не может этого показать. Затем ее объявляют мертвой и хоронят. Вскоре после этого жертву эксгумируют и реанимируют с помощью другого галлюциногенного препарата, благодаря которому она остается в послушном, похожем на транс состоянии[79].

Согласно этому, мечтам Дамера даже теоретически не суждено было сбыться. Еще более удивительно то, что яд, используемый создателями зомби, чаще всего встречается в определенных видах рыб фугу, которые Дамеру нравились больше всех остальных. (Его восхищенное описание рыбы фугу из зоомагазина было представлено в книге ранее.) Мог ли Дамер об этом знать? Никто не подумал его спросить. Скорее всего, это просто еще одно странное совпадение. Но доктор Фосдал говорил не о теориях; он рассказывал о практике и серьезно полагал, что создание зомби помогло бы Дамеру решить все его проблемы. Он бы одевал и кормил его? Брал бы на прогулки? Смог бы он сделать так, чтобы зомби не старел? Доктор Фосдал не заглядывал так далеко, чтобы задаваться этими вопросами. Затем, установив, что Фосдал дает показания примерно тридцать раз в год и почти никогда не встает на сторону защиты, в заключение Бойл обвинил его в том, что свидетель пытался заставить обвиняемого поставить диагноз самому себе, чтобы опровергнуть аргументы, доказывающие версию некрофилии. Доктор снова начал нервно кашлять, и его отпустили.

Поскольку осталось допросить только одного «звездного» свидетеля, несколько невысказанных образов и идей уже витали в зале суда. Первая из них – это то, что психиатры не должны заявлять монополию на то, что называется «безумием». Шесть специалистов уже сказали свое слово, а мы так и не приблизились к установлению истины. Не раскрывая своих карт, Джеральд Бойл посеял сомнения в зале суда, предполагая, что постановка диагноза «безумие» не принадлежит врачам по неприкосновенному праву. Таким образом, он пытался передать эти полномочия обществу – то есть присяжным, которые бы решили, что в данном случае будет приемлемо для их сограждан.

Во-вторых, почти никто, включая Бойла, не попытался понять, каково это – быть Джеффри Дамером. Для доктора Берлина он являлся воплощением теории, для доктора Вальстрома – историей болезни, для доктора Палермо – преступником, для доктора Фосдала – угрозой. Только Беккер и Фридман попытались понять этого человека. Джудит Беккер увидела в нем ребенка, а Сэм Фридман жаловался на то, что Дамер бессмысленно проживал жизнь. Парадоксально, но именно тихо бормотавший Фридман лучше всех сумел понять, что с каждой смертью, в которой Дамер был виновен, он испытывал глубокое чувство потери и горя. Очевидно, что его безумное желание продлить отношения посредством убийства было обречено на провал, и каждый раз он видел доказательства своих неудач и подтверждение тому, что он до сих пор один. Он постоянно употреблял слово «потеря», когда говорил о последствиях убийств, но никто не обратил на это внимания.

Психиатры хотели обследовать Дамера (и большинство из них, кажется, записывали все, что он говорит, не беспокоясь о том, зачем он это делает), в то время как он нуждался в их помощи. Они слушали Дамера, замечали, проявляли к нему внимание. Но их беседы с ним являлись своего рода суррогатными отношениями, ограниченными как временными рамками, так и обязательствами, хотя и это было лучше, чем ничего.

Неизгладимое впечатление оставил еще тот факт, что ни один свидетель-эксперт не осмелился признать, что в чем-то не уверен. Если бы хоть один из них сказал: «Я не знаю», это стало бы яркой демонстрацией того, как сложно понять поведение человека, и облегчило бы задачу присяжным, потому что они могли утешиться этим, оказавшись в затруднительном положении. Они бы подумали, что не знать чего-то – это нормально и что их собственные заблуждения не заслуживают осуждения.