Алтарь Тристана

Александра никогда не считала себя красавицей, хотя и комплексами по поводу своей внешности не страдала. Но все немногочисленные романтические переживания остались в прошлом. Вспоминала она их с горечью. Не было ни одной истории, которая окончилась бы благополучно, если понимать благополучие в общепринятом смысле. «Мама считает, что я всегда неверно выбирала человека, неверно себя вела, и вот оказалась одна в сорок три года, без детей, без иллюзий, без перспектив… Я-то сама думаю иначе… Каждый раз это был опыт, лично мой, дорогой для меня, ни для кого другого. Но мне он был нужен, этот опыт, и я ничего не хочу отменять и забывать. Я хочу остаться собой, со всеми своими ошибками… Жить жизнью, которая многим кажется невозможной, непонятной; зато своей, только своей!»

От раздумий ее оторвал голос Игоря. Он с нажимом повторил:

– Так ты идешь или остаешься?

– Как? – очнулась женщина. – Ты уходишь?

– Да. – Игорь взглянул на часы, досадливо кривя рот. – Представь, забыл, совершенно из головы вон! У меня ведь назначена встреча с заказчиком, надо показать один эскиз. Таскаю его с собой неделю, а сегодня как раз четверг, он будет на месте. Идешь со мной?

– Зачем? – недоуменно взглянула на него Александра. – Я уж лучше о своих заказчиках позабочусь, есть работа несделанная…

– Я подумал, тебе будет любопытно, – пояснил Игорь. – Работа для церкви, для католического храма. Помнишь, мы после новогодних праздников столкнулись и ты мне рассказывала, что искала реликвию какой-то правнучки Людовика Святого?[3] Так вот, в церкви его статуя есть!

– Занятно. – Александра тоже взглянула на часы. Время близилось к шести вечера. – Не поздновато ли в церковь?

– Напротив! – оживился Игорь. – Через полчаса начнется вечерняя месса. Здесь рядом, десять минут ходу переулками, как раз успеем!

Свернув на Мясницкую, он взял Александру под руку: женщина отставала, спутник был намного выше ее ростом и шагал широко. Подстраиваясь под ее походку, он объяснял на ходу, наклонясь к художнице:

– Это церковь Святого Людовика Французского… Заказ не для нее, конечно. Я проектирую малую алтарную нишу для другой церкви, в Германии… Мне заказали, потому что я уже работал в этой области.

– К католикам решил переметнуться? – шутливо поинтересовалась Александра.

– Да я атеист вообще. – Игорь едва не приподнял ее над землей, рывком помогая преодолеть лужу. – Мне религия не интересна. Мне интересны заказы.

– Здравая позиция! – Александра продолжала улыбаться, но теперь говорила серьезно: – Мне всегда недоставало такого отношения к делу. Я увлекаюсь… Захожу слишком далеко, в такие дебри, где нечего ждать заработка… А каких только неприятностей у меня не было за то время, пока я занимаюсь антиквариатом! Меня стало преследовать странное ощущение… Даже неудобно о нем говорить, но, знаешь…

Внезапно она остановилась, и спутник удивленно повернулся к ней, удерживая за руку:

– Что такое? Нам вот сюда, в эту подворотню…

– Погоди минуту… – проговорила она, переводя дух. – Знаешь, у меня появилась почти твердая уверенность, что мне вовсе не стоит заниматься своим нынешним ремеслом. Я продаю молитвенник времен Марии Стюарт – и убивают моего старого знакомого. Беру на реставрацию две картины – и лишаюсь лучшего друга. Ищу старинное серебро – и хороню подругу… Мне становится страшно, понимаешь? Руки опускаются. Не хочется никуда ввязываться.

– Что за фантазии?! – изумленно воскликнул Игорь. – Ты же не первый год своим делом занимаешься, должна помнить, что старинные вещи всегда что-то дурное притягивают! И смерть, и воровство, и черт его знает что еще! Твое дело маленькое – перепродать, выручить свой процент и забыть!

– У меня очень плохо получается забывать, – печально ответила Александра.

Она огляделась и с ироничной улыбкой указала на вывеску антикварного магазина, оказавшуюся прямо у нее над головой:

– Полюбуйся, все это меня прямо преследует! Мне иногда кажется, не я выбираю вещи, а они – меня…

– От судьбы не уйдешь. – Игорь нетерпеливо взял ее под локоть. – Мы опоздаем, идем!

Они свернули в подворотню сразу за антикварным магазином, пересекли несколько тесных сообщающихся дворов, где вывесок было больше, чем прохожих, и оказались в Милютинском переулке. Тесный проход между красной кирпичной стеной французского лицея и торцом церкви, выкрашенной в бледно-желтый цвет, стал еще уже из-за черных спекшихся глыб снега, медленно истекавших талой водой. К вечеру начинало холодать, и ручейки мельчали, постепенно замирая. Войдя в церковный двор, Игорь торопливо потянул женщину за собой, на ступени, ведущие к площадке под классическим портиком храма:

– Идем же, месса уже начинается!

– Странно, я никогда здесь не бывала! А ведь живу рядом столько лет…