Алуим

— В день похорон отца у меня было странное чувство. Вернее, предчувствие. Я очень боялась приближения вечера и совсем не хотела идти домой. Просидела на лавочке у могилы до темноты, и то ушла лишь потому, что мама уже в пятый раз мне позвонила… Захожу в свою комнату, раздеваюсь, ложусь… а уснуть не могу. Чувствую, в комнате есть кто-то ещё. И я же ни капли водки не выпила, хотя родственники чуть ли ни заставляли. Лежу, скрестив ноги, боюсь встать. Мимо меня будто кто-то ходит, от окна до двери. И это не минутное ощущение. Я даже дышать боялась. А потом кто-то сел в кресло напротив кровати, я хорошо знаю тот звук… — Татьяна глубоко выдыхает. — Не помню, когда уснула. Было уже светло. Весь день хотела рассказать маме, но не решалась. Думала, спишет всё на переживания и стресс. Но после ужина она начала первой. Сказала, что третий день слышит шорохи, скрип на диване, где отец обычно смотрел телевизор. Словно бы на нём кто-то ворочается. Замечает, что кот постоянно ловит кого-то взглядом в пустой комнате. В первую ночь, когда отца увезли в морг, мама не сомкнула глаз из-за ощущения постороннего присутствия в спальне. Говорит, жути натерпелась. Все молитвы перечитала… Но на этом всё не закончилось. Отец умер шестнадцатого октября, так вот в течение полугода шестнадцатого числа каждого месяца происходили странности. То стук шагов на чердаке, то среди ночи со столов что-то падало, а шестнадцатого апреля под утро со стены упала картина, которая отцу не нравилась, но маме её подарила сестра, и она отказывалась её снимать… В общем, после того случая мы решили уехать. Учитывая мамино образование и стаж работы в «химпроме», на резюме откликнулось сразу несколько предприятий. Мама выбрала Кременчугский НПЗ. Поэтому мы здесь.

— Почему ты молчала?

— Прости. Люди даже вспоминать о таком боятся, не то, чтобы рассказывать. И я тоже боялась, — Татьяна кладёт руку мне на плечо. — Пойдём со мной.

— Куда? — спрашиваю, попутно переваривая новую информацию. — Татьяна, со мной сейчас опасно находиться.

— Бери другую футболку и пошли. Я не знаю, что с тобой происходит, но знаю того, кто в силах помочь.

— Не пойду. Мне стыдно всё это рассказывать кому-то ещё, понимаешь? Даже врачам.

— Мы не к врачу. Доверься мне.

Невысокий деревянный забор с большими прорехами между досками, с поблёкшей коричневой краской, местами сильно облезшей. Калитка, наоборот, сбита плотно. Верхушки досок заострены, в каждую вторую вбита ржавая фигурка вороны. Двор зарос бурьяном, толстая ботва с широкими листьями лишь немногим ниже забора. Позади неё в тени четырёх высоких деревьев стоит маленький одноэтажный дом. Очень старый, мрачный; из крупных глиняно-соломенных кирпичей, потрескавшихся от времени. Крыша — связки сухого камыша, накрытые полиэтиленом и кусками шифера, придавленного кирпичами, но уже силикатными, белыми. Труба дымохода чёрная, длинная, возвышается метра на полтора. Дом стоит боком к дороге. Стена, что смотрит на нас, имеет одно небольшое окно, занавешенное тёмной одноцветной шторой. Вход находится справа. Напротив него, за металлической оградой — здание ГРП (газораспределительный пункт), из которого в землю уходят несколько красных и жёлтых труб. По левую сторону, за зелёным забором, располагается заброшенный дом из оцилиндрованного брёвна. Ставни закрыты и забиты досками. Заколочена и входная дверь.

Мы шли сюда около получаса. Как же паршиво бродить с похмелья в такую жару! Температура словно бы повышается на один градус в минуту. А ведь ещё нет и полудня. Дойдя до поля, что рядом с сельской школой (часть маршрута моих субботних пробежек), мы свернули влево, на узкую витиеватую тропинку, ведущую в малознакомую мне часть села. На открытом пространстве солнце откровенно бесновалось. Я до сих пор истекаю потом, отчего рану в подмышке неприятно щиплет.

Убрав во дворе беспорядок, я натянул другую футболку, закрыл дом, курятник и отправился вместе с Татьяной. Больше вопросов не задавал, потому что был уверен: этот поход не принесёт никакой пользы. В самом деле, ну кто мне может помочь? Разве что анестезиолог вколет в зад пару кубиков промидола и на три часа превратит меня в овощ, не способный волноваться в принципе. Я не остался дома лишь потому, что нуждался в чьём-то обществе, в человеке, сохраняющем мою связь с реальностью.