Алуим

В саду темно и тихо. Небо затянуто облаками, луны практически не видно, из-за чего ночь сделалась особенно чёрной. По открытому пространству не гуляет ветер, не врывается в кроны деревьев, не шумит листвой. Даже как-то странно. Тридцать три больших силуэта разной высоты и пышности создают мрачный запутанный лабиринт, молчаливый, волнующий. Яблони, груши, сливы, черешни, персиковые — все они словно бы спят, слегка посапывая. В сторону реки тянется широкая, годами протоптанная тропа, отделяющая землю бабы Лены от владений Татьяны и её матери. Уходить к «могиле» мы не стали, расположились под большой грушей. «Могила» — невысокий холм у дальней границы нашего земельного участка, густо заросший бурьяном. На нём все ближайшие соседи сжигают мусор. Холм находится на приличном расстоянии от домов, и пламя не представляет опасности. Там никто не похоронен, и я не знаю, откуда взялось это название. Но мне нравится, как люди произносят его через «ы» с характерным для Украины, не передаваемым на бумаге звуком «г» — мо «гы» ла.

Притащить кресло оказалось непросто, оно тяжёлое, хотя по виду и не скажешь. Ставлю спиной к нашему дому, предполагая появление «гостей» из глубины сада. Садимся. Жёсткое, но качаться в нём и вправду классно.

— Почти как английский лорд, — демонстративно задираю нос и включаю фонарь, освещаю им снизу вверх своё лицо. Поднимаю взгляд, смотрю, насколько высоко пробивается свет сквозь крону. Это ранний сорт груши, все плоды уже давно сорваны или осыпались. Так что, как Ньютону, на головы нам ничего не упадёт.

— В какой момент тебя перестали пугать встречи с мёртвыми? — спрашивает Татьяна.

Я только хотел ляпнуть что-то про свой «сияющий лик», но открытый рот лишь беззвучно вобрал воздух. Перенаправляю свет в сторону соседей. Татьяна, как всегда, подобрала хорошую формулировку. В какой момент? Перестали пугать? Встречи с мёртвыми? Тут же оглядываюсь по сторонам, прислушиваюсь. Качающиеся ветви деревьев, тихие шорохи, отдалённый лай собак. Я как расхрабрившийся хулиган, которому несколько проделок сошли с рук, и он лезет в ещё более серьёзные передряги, не задумываясь о сути поступков и возможных последствиях.

— Наверное, после того, как прикоснулся к «гостю» и тому, второму. Будто переступил черту.

— Даже представить боюсь, — с содроганием произносит Татьяна. — Пообещай, если они появятся, ты не дашь им ко мне прикоснуться.

— Обещаю.

Хочу что-то ещё добавить, но снова замолкаю. Лишь движением корпуса сильнее раскачиваю кресло.

— Не надо, хватит, — Татьяна понимает, что заставила меня нервничать. Берёт фонарь, кладёт его на землю, не выключая. — Давай пить.

Достаёт из пакета банку и протягивает мне, вторую открывает сама.

— До половины, — говорю я.

— Хотя бы треть осилить.

Согласно киваю, и мы начинаем пить. Отвар идёт тяжело, что-то внутри меня противится его поглощению. Неприятное ощущение в горле и на кончике языка. Так не хочется снова выворачивать наизнанку желудок.

— Как на вкус? — спрашиваю у Татьяны, когда она убирает банки обратно в пакет.

— Немного сладковатая.

— Везёт тебе. Моя — не очень.

— Что теперь?

— Подождём несколько минут, — предлагаю я.

— Только не молчи, — просит Татьяна. — Говори что-нибудь. Так мне будет спокойней.

— Например?

— Сейчас самое время для новых рассказов о космосе.

Сдвигает попу влево и ложится, опустив голову мне на колени. Руки скрещивает под грудью, ноги сгибает и, приподняв их, свешивает с подлокотника.

— Что ж, начинаем очередную лекцию…

Нам полезно поболтать о чём-то совсем отстранённом: лишение Плутона статуса планеты, вода на полюсах Марса и прочие недостижимые горизонты. Когда я говорю о космосе, то увлекаюсь, и любые внутренние зажимы, волнения проходят сами собой. Думаю, Татьяна чувствует это. Моя болтовня позволяет ей на время забыть об окружающей обстановке, ведь находиться ночью в саду в ожидании мистики не многим легче, чем в старом заколоченном доме. К тому же, даже кратковременное молчание напоминает о вечере под виноградными дугами и последующих событиях. Много всего случилось, повырастали барьеры, но они преодолимы. Не важно, кто именно мы сейчас друг другу, главное, что не чужие. Нам нужно говорить, и говорить чаще.

— Слушаю, и мне хочется побывать в том конце галактики, — улыбается Татьяна. — Но как же сильно об этом должны мечтать настоящие астрономы! Они же фанатики. Смотрят в телескопы и изводят себя осознанием того, что им даже пределов Земли никогда не покинуть.

— Я тоже на уроках астрономии об этом грустил.

— Но я так и не поняла: если в центре галактики — чёрная дыра, которая всё затягивает в себя, почему галактика расширяется?

— Дело в том, что…

— Не двигаться, охламоны! — раздаётся голос у нас за спиной.

Татьяна резко вскакивает, едва не спотыкаясь о мою ногу. Мы оборачиваемся.

— Не двигаться, я сказала! — щелкает курок.

На душе отлегло.

— Баб Лен, это мы, — громко и чётко говорю я, медленно поднимаясь с кресла с поднятыми вверх руками.

— Кто «мы»?

— Влад и Татьяна. Опустите ружьё.