Альвиана: по зову сердца и луны

Из-за тряски мне стало хуже, и я впадала в беспамятство. В редкие минуты, когда приходила в себя, молилась, чтобы он оставил меня в покое. Но тряска продолжалась и продолжалась.

Я сильно замерзла и давно потеряла счет времени. Зато с уставшего Дельрена градом тек пот. Он шумно дышал.

— Отдохни… — прошептала, очнувшись. Но не получила в ответ ничего, кроме рыка. Рыка отчаявшегося человека, находившегося на пределе сил…

* * *

Пришла в себя в чужом доме. Еще не открыла глаза — запах бревен, трав, простой еды, зудение комара и чужой мужской запах рассказали о многом.

— Дельрен? — первым делом позвала его. Но незнакомый хриплый голос пожилого человека ответил:

— Его здесь нет. Ушел.

Буря чувств пронеслась в душе. Понадобилось время, чтобы набраться храбрости и спросить:

— Навсегда?

— Кто знает. Кто знает, — старик подошел, но остановился на расстоянии. — Вырываться и пытаться разорвать цепи не стоит. Одна попытка, и окажешься в подвале. А там не так уютно, как здесь. Поняла?

Я молчала, пытаясь осознать, что он сообщил, и старик повторил властно:

— Не слышу!

— Да, — выдохнула я. Не знаю, что случилось, но хочу умереть. Предательство Дельрена оказалось хуже всего. Да, я заболела, поранила его, но бросать меня вот так, в чужом доме, с тяжелыми кандалами на запястьях… Как он мог?! Стоило шелохнуться, слышался шум цепей, появлялась тяжесть, сразу ощущала, что болею, что нет сил, болит голова… Что я преданная. Однако плакать не было сил.

Немногословный незнакомец иногда подходил ко мне, проверял лоб, пульс, подносил чашку с травяным настоем, смешанным с золой, и поил. Из-за слабости и недомогания я лежала пластом, с закрытыми глазами на чем-то жестком, но иногда приходила в себя и слышала умиротворяющий скрип пера.

Под вечер мне стало немного лучше. В помещении было темно и тихо. В глазах до сих пор сохранялось ощущение, что в них насыпали песка, но я рискнула и смогла немного приподнять веки.

Увидела бревенчатое помещение, утопающее в сумерках; стену, украшенную охотничьими трофеями; часть потолка с балками, к которым пристегнуты мои цепи… Вздохнула и начала медленно поворачивать голову.

Книжная полка во всю стену, шкаф с прикольными пистолетами, кресло… в котором без движения сидит высокий, худой старик с лысой, как девичья коленка, черепушкой и хмуро разглядывает меня.

— Все-таки двуликие живучее людей… — произнес он задумчиво, но тоном, будто за подопытной мышью наблюдал, а не живым человеком. — Вода — не еда. Пятый день лежишь. Но выживешь.

— Пятый?! — поверить не могу. — Я… отравилась? — Если только так объяснялось мое жуткое состояние.

— Бешенство, — припечатал старик спокойно-цинично и до ужаса пугающе И я, хоть и была слабой, возмутилась:

— Нет! Это… или отравление, или сильная аллергия, или я чем-то заболела. Но не бешенство!

Старик молчал, и я принялась сбивчиво объяснять. Ведь знаю, чем грозит мне его диагноз — смертью!

— Бешенство, если подразумевать под этим помешательство или помутнение рассудка, может быть наследственным или заразным. Но в роду у меня сумасшедших не было. Если заразное, то почему заболела только я? Ведь до этого я провела день в академии! Была бы вспышка! Да и жива я, — покосилась на старика. Помню же, что до сих пор никто после приступов бешенства не оставался в живых.

— Считаешь, что идешь на поправку? — тон старика чисто деловой, без капли жалости. Он сидел в кресле за массивным темным столом и заносил в тетрадь мои показания, будто присутствовал на допросе. И пусть интерьер комнаты жилой, все равно страшно.

— Вроде бы да, — ответила с сомнением. — А почему вы думаете, что у меня бешенство? Я… — страшно спрашивать, но надо. Собралась с духом и задала вопрос: — На кого-то напала? В беспамятстве?

— Не повезло одному ловчему. Зато урок ему будет, — заметил старик сухо, скривив тонкие, морщинистые губа. — Но ты продолжай. Мне интересно.

— Сильно ему… досталось?! — мой голос сорвался от волнения.

— Выглядит, будто его орава пьянчуг избила, пуская в ход дубины и колья.

Я закрыла глаза. Понадобилось время, чтобы восстановить дыхание и справиться с подступавшими слезами.

— Тот день начался хорошо. Я была бодрой, веселой… — продолжила рассказ через силу.

— Не злилась? Не испытывала гнева? Желания отомстить? — равнодушный тон циничного собеседника лишал последних крох надежды. Я ощущала себя беззащитной черепашкой, лишенной панциря. Каждое слово, подозрения из его уст отзывалось в грудине болью.

— Нет. Я гуляла, ела пирожные, радовалась жизни… Я умею ценить то малое, что дает судьба. Потом вернулась домой, приготовила ужин. И настроение стало еще лучше.

— Пила?

— Нет. Только ельник. В кофейне кофе с молоком.

— Дальше, — старик включил лампу, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Под вечер я выпила женское снадобье и легла спать. Прошло немного времени, и мне стало жарко, будто в груди загорелось солнце. Но больно не было, и я подумала, что так и должно быть, — помолчала. — А потом мне приснился кошмар.

— Почему не из-за несвежих булок или еще чего-то? — возразил старик, открыто демонстрировавший, что не верит мне.