Алые сердца. По тонкому льду

В последние дни погода стояла солнечная и весь снег растаял. Мне нравилось выбираться в полдень на прогулку под ярким солнышком и ощущать, как его теплые лучи выгоняют прочь из тела внутренний холод.

Бредя куда глаза глядят, внезапно обнаружила, что местность вокруг стала знакомой. Невдалеке я заметила крытую галерею со множеством колонн, и мое сердце затрепетало. Я постояла в тишине, разглядывая галерею, а затем медленно двинулась вперед. Еще не дойдя до ворот, уже услышала звук, с которым отбивают влажное белье. Нерешительно потоптавшись у дверей, я в конце концов решилась и вошла. Девицы, занимающиеся стиркой во дворе, одна за другой подняли головы, глядя на меня, и на их лицах отразилась сложная смесь изумления, страха и зависти. Затем все, будто очнувшись, разом вскочили и поприветствовали меня:

– Всех благ барышне!

В душе я уже пожалела о том, что пришла сюда, но понимала, что не могу просто развернуться и уйти, раз уж я здесь.

– Не нужно церемоний, поднимитесь, – с улыбкой сказала я.

Девушки выпрямились и молча замерли. Хотя двор был полон людей, повисла абсолютная тишина. Я огляделась по сторонам. Все вокруг было таким, как и прежде: белье кучами громоздится на земле и развешено на веревках для просушки.

Я перевела взгляд на напряженных Линдан и Цяньцянь и от нечего делать спросила:

– А где господин Чжан?

Девушки побледнели. Прошло немало времени, прежде чем они наконец промямлили:

– Покинул дворец.

В отличие от придворных дам, евнухи оставались на службе на всю жизнь, если только не совершали серьезных промахов, и лишь в глубокой старости могли покинуть дворец, чтобы уйти на покой. Покинуть же дворец столь рано, не имея денег, да еще если учесть презрительное отношение к евнухам как к странным существам, что не были ни мужчинами, ни женщинами, означало обречь себя на жалкое, нищенское существование. Мне стало страшно. Я хотела поспрашивать еще, но девушки выглядели такими напуганными, что я подавила в себе мгновенно поднявшуюся бурю чувств и спокойно сказала:

– Не буду отвлекать вас от работы. Когда у меня появится свободная минутка, я снова зайду проведать вас.

Про себя же я подумала: безусловно, это был последний раз, когда моя нога ступала на этот двор. Я уже не имею к этому месту никакого отношения, и прийти сюда снова означает только расстроить всех этих девушек.

Вернувшись к себе, я попыталась выкинуть из головы этот визит, но беспокойство не отпускало меня. Подумав, решила пойти разыскать Ван Си. Оказавшись у стен его дома, услышала доносящийся изнутри чей-то тихий плач. Я прислушалась, а затем принялась барабанить в дверь. Плач оборвался, стало тихо, но Ван Си открыл не сразу.

– Почему ты плачешь? – спросила я.

– Боюсь, тебе послышалось, сестрица, – с заискивающей улыбкой ответил Ван Си. – Никто не плакал.

Я только кивнула и, оттолкнув его, прошла внутрь. В комнате стояло несколько столиков, на которых были разложены блюда со сладостями и фруктами, и, хотя в комнате не было курильницы, в воздухе висел аромат благовоний.

Внимательно оглядев разложенные на столах подношения, я спросила:

– Чью память ты решил почтить?

– Ничью, – тут же ответил Ван Си. – Просто так поставил здесь фрукты и сладости, ничего такого.

Я повернулась к нему и молча устремила на него пристальный взгляд. Он опустил голову и, глядя в пол, признался:

– Да, я поминаю кое-кого. Сегодня годовщина смерти моего родственника.

– Разве ты не южанин? Почему тогда положил не традиционные пирожные Сучжоу и Ханчжоу, а вместо этого заставил столы одними пекинскими сладостями? – удивилась я. – А эти слоеные трубочки с бобовой пастой и вовсе были любимым блюдом Ли-анда.

Из глаз Ван Си тут же полились слезы. Он рыдал, даже не думая успокаиваться, и тлевший в моей душе огонек надежды безвозвратно угас, оставив лишь глубокое горе. Я тоже бурно расплакалась. Держась рукой за столешницу, долго лила слезы и в конце концов, сдерживая новый приступ рыданий, сказала Ван Си:

– Достань курильницу и позволь мне тоже отдать дань памяти анда.

Ван Си извлек спрятанную курильницу размером всего с кулак. Я бросила на нее лишь один взгляд, и только-только высохшие было слезы вновь покатились по моим щекам.

– Я так никчемен, – всхлипывая, сказал Ван Си. – Наставник относился ко мне как к родному сыну, а я даже не осмеливаюсь открыто почтить его память в день годовщины его смерти. Не осмеливаюсь даже использовать приличную курильницу, вместо нее беру эту, которую обычно зажигают, чтобы выкурить москитов.

Плача, я зажгла благовония и трижды поклонилась перед столами с подношениями, после чего спрятала лицо в ладонях и вновь разрыдалась. Все это время Ван Си сидел рядом со мной на коленях и тоже плакал.

– Как же это случилось? – наконец спросила я.

Ван Си опустил голову и принялся утирать слезы, не говоря ни слова.