Алые сердца. По тонкому льду

Из курса истории мне было известно о жестокости, которую проявлял император Юнчжэн по отношению к восьмому господину и прочим, но, помимо всего этого, я знала и другого Иньчжэня, того, что любил меня и никогда бы мне не навредил. Да, пусть иногда он был чересчур резок, но причиной этому было только то, что его любовь, как и его ненависть, была слишком сильна. Он желал нас защитить, но я вдруг поняла, что в душе начала смутно бояться его. Я отвечала Иньчжэню с особенной осторожностью и не позволяла ему зажечь свет из страха, что он заметит странное выражение моего лица. Лишь сейчас я по-настоящему поняла, что чувствует тринадцатый. Сейчас Иньчжэнь для него в первую очередь император и лишь потом – четвертый брат, а значит, ему теперь необходимо быть крайне осторожным в словах и поступках. Я же этим вечером тоже начала тщательно обдумывать каждое свое слово и осторожно прятать все свои внутренние переживания, притворяясь при этом, что веду себя естественно.

Видя, что я беседую с ним без особой охоты, Иньчжэнь предположил:

– Ты, верно, устала?

– Вообще-то людям нужно спать, – улыбнулась я. – Ты меня силком поднял – конечно, я чувствую усталость!

– Я бросил все дела, чтобы прийти и поболтать с ней, а она еще чем-то недовольна, неблагодарная! – улыбнулся Иньчжэнь в ответ. – Ладно, не буду больше тебя беспокоить и вернусь к документам, а ты отдыхай.

С этими словами он поднялся с постели и ушел.

Я же еще долго сидела в темноте и полной тишине. Лишь когда вдалеке пробили третью стражу, наконец накинула одеяло и легла. Но уснуть все не могла: беспокойно ворочалась с боку на бок, и слезы вновь катились по щекам.

С тех пор, как мне стало известно от Ван Си о судьбе Ли-анда и Чжан Цяньина, я целыми днями не покидала стен своей комнаты, читая книги, упражняясь в каллиграфии и всеми силами стараясь забыть о внешнем мире. Переписывая теперь лишь те строки, что писал мне Иньчжэнь, и копируя его почерк, уже добилась почти полного сходства. Порой во время занятий каллиграфией вспоминала стихотворение, что переписал для меня Иньчжэнь: «Я часто дохожу до той стремнины, где в вышине рождается река. Присяду и смотрю, как из долины волнистые восходят облака…», и мне казалось, что это было так давно, словно в другой жизни.

В войне на северо-западе наступил переломный момент. Часто в павильоне Янсиньдянь и ночью горели свечи, ярко освещая залы, все мысли Иньчжэня были заняты лишь этой далекой войной. На восьмой день второго месяца Нянь Гэнъяо отдал приказ всем полководцам двигаться прямо к логову мятежников и брать его штурмом. Атакованные столь внезапно и яростно, войска мятежников тут же пали духом и разбежались, неспособные больше сражаться. Так цинская армия одержала полную победу.

Когда вести о победе дошли до дворца, Иньчжэнь был так счастлив, что в исключительном порядке даровал Нянь Гэнъяо титул гуна первого ранга. Помимо этого его также удостоили титула цзы, который впоследствии должен был перейти по наследству к сыну Нянь Гэнъяо, Нянь Биню. Даже отцу Нянь Гэнъяо, Нянь Сялину, даровали титул гуна, а также наставника двора. Род Нянь купался в благосклонности императора и сиял, будто солнце в зените.

За столом Иньчжэнь не мог сдержаться и не начать снова обсуждать ту победоносную битву. Я лишь усмехалась про себя: он сосредоточил почти все силы империи Цин на границе, чтобы победить в этой войне, да и четырнадцатый господин уже давно смог заставить всех на северо-западе уважать цинскую армию, тогда как восстание Лобсанга Тэнцзина было очень плохо подготовлено. Мятеж подняли впопыхах, а Нянь Гэнъяо прекрасно знал, что делать с этим маленьким расхрабрившимся клочком земли, осмелившимся посягать на авторитет Великой Цин, что распространялся на многие тысячи ли. Разумеется, он был обречен на победу.

Тринадцатый господин заметил, что мои губы складываются в едва заметную насмешливую улыбку, и, глядя на меня, покачал головой, на что я нахмурилась и тут же улыбнулась еще шире. Глядя на наши с тринадцатым лица, Иньчжэнь с горьким смешком покачал головой и замолк, прекратив обсуждать уже оставшуюся в прошлом войну.

Однажды, когда я сидела у себя, занимаясь каллиграфией, в комнату вбежала Чэнхуань и без промедления бросилась ко мне. Кисть в моей руке несколько раз мотнулась из стороны в сторону, запачкав белоснежную бумагу. Отстранив девочку, я со смешком поинтересовалась:

– Что у тебя за срочное дело такое?

– Тетушка, они там варят человека! – выпучив глаза, сказала Чэнхуань.

– Чего человека? – рассеянно отозвалась я.

Чэнхуань истово закивала:

– Точно-точно! Они не хотели мне говорить, но я украдкой подслушала, что царственный дядюшка сам приказал евнухам, придворным дамам и служанкам всех дворцов прийти и смотреть. Тетя, как же можно варить человека? Неужели как тогда на императорской кухне, куда ты отвела меня поглядеть на приготовление паровых булочек баоцзы?

Я резко вскочила со стула и испуганно воскликнула:

– Что ты сказала? Варить человека?

От этих двух слов к горлу подступила тошнота.

– Да, говорю же: человека варят! – подтвердила Чэнхуань.