Алый Крик

Дело было не только в презрении, звучавшем в её голосе, но и в особом, почти нарочитом, ударении, которое она делала на этом слове всякий раз, произнося его вслух.

Дюррал – в тех случаях, когда он не просил меня размышлять о шагах других людей – часто предлагал пересказать подслушанный разговор.

Недостаточно было просто воспроизвести все слова. Дюррал ожидал, что я вспомню, как именно они были произнесены. Колебания высоты звуков, ударные слоги, слоги, которые были «проглочены»… Потом следовало предположить, что́ именно мы можем узнать из услышанного.

«Аргоси».

Ар – насмешка – го – пауза – си.

Было много разных оскорбительных способов произнести это слово. Матушка Сплетница, как ни забавно, выговаривала его очень точно, даже как-то официально, что добавляло в звучание некие нотки благоговения.

Ар – ты паршивый кусок дерьма, не стоящий моего времени.

Го – я задерживаю дыхание, потому что это слово обозначает нечто настолько огромное, что я до сих пор не могу от него избавиться.

Си.

Кто ещё произносил «аргоси» так, как будто ты должен упасть на колени в тот самый момент, когда это слово достигло твоих ушей? Идущая Тропой Шипов и Роз.

Дюррал научил меня искусству говорить, но именно Энна помогла понять, что каждый встреченный человек – даже если мы знаем его совсем недолго – оставляет на нас некий отпечаток. Иногда эффект так незначителен, что мы можем его даже не заметить. В других случаях он проявляется в шарфе, который мы начинаем носить, или в обороте речи, который мы перенимаем. Энна верила, что наши личности, как и земля под ногами, состоят из слоёв пройденных путей. И в этих слоях закопаны артефакты тех, кто шёл бок о бок с нами.

Это особое понимание поначалу стало причиной трений между нами. Через пару недель после того, как Дюррал привёл меня домой и убедил Энну стать моей приёмной матерью, она усадила меня пить чай – и как бы между прочим упомянула, что я разговариваю не так, как другие медеки.

– Ни один медек больше не говорит как медек, – объяснила я ей. – Такова участь скитальца, вынужденного переезжать с места на место и не иметь дома, который он мог бы назвать своим. Кроме того, откуда тебе знать, правильно ли я разговариваю? Ты даже ни разу не слышала, как я говорю на родном языке.

Энна одарила меня одной из своих улыбок, тем самым желая сказать, что совершенно незачем щетиниться и что моя отповедь её не испугала.

– Когда ты последний раз сталкивалась с медеком?

– Мне тогда было одиннадцать. Я пряталась в пещере, а маги джен-теп уничтожали мой клан.

Энна положила руку мне на плечо – очень нежно. Казалось, она боится, что я заплачу.

– Однажды ты встретишь другого медека, Фериус.

В тот момент я ещё не очень хорошо знала Энну, и её слова показались мне ужасно банальными и сентиментальными. Должно быть, она уловила это в выражении моего лица, поскольку отпустила плечо и взяла меня за обе руки.

– Я хочу сказать вот что: не удивляйся, когда эти медеки будут смотреть на тебя так, словно ты не одна из них.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты разговариваешь не так, как большинство медеков – вот и всё. Твои интонации, твой акцент, слова, которые ты выбираешь… Ты ходишь иначе, стоишь иначе, и когда ты смотришь на мир, у тебя иной взгляд. Это не плохо. Просто не думай, будто с тобой что-то не так, когда встретишься с кем-нибудь из своего народа и они посмотрят на тебя как на чужачку.

Я знала, что Энна не пытается меня злить или учить жизни, но все же не смогла удержаться от резкого ответа:

– Думаю, это верно для любого, кто покинул свой народ и долго болтался по миру, как я. Видел то, что видела я. Делал то, что делала я. Не надо меня… Почему ты смеёшься, Энна?

Она ухмыльнулась и взъерошила мои волосы – словно мне было шесть лет, а не шестнадцать.

– Просто мне иногда нравится слушать, как ты разговариваешь – вот и всё.