Алжирские тайны

И он настраивает автомат на двоих. Пока он занимает место над воротцами, я небрежно облокачиваюсь на край конструкции, чтобы он не смог трясти игровой автомат как вздумается, – такова моя месть за тот шлепок по спине. Вскоре он проигрывает свою первую попытку.

Он пристально смотрит на меня:

– Между прочим, я мог бы и не узнать вас с этой бородой. Вы мне напоминаете художника… того художника с проститутками.

– Тулуз-Лотрека.

– Вот именно. К тому же вы сейчас в штатском. Даже не верится. Ну, как вам живется? Рассказывайте.

Я молча постукиваю пальцем себе по носу.

– A-а, понятно. Конспирация. В этом баре сплошь темные личности, да?

Он принимает это не совсем всерьез, но все-таки верит. Сейчас мой удар, но он прислоняется к автомату.

– Прошу прощения. Будьте любезны, убирайте локти, когда я бью.

Он нехотя отходит. Я добиваюсь неплохого результата, но все это время размышляю. Никак не могу вспомнить этого Эдмона. Не исключено, что все это сплошной обман. Может, тот кабил с ним? Может, задача этого Эдмона – задерживать меня пустяковым разговором, пока не вернется с подкреплением его помощник? Несмотря на все принятые сегодня утром меры предосторожности, за мной могли следить, да и Рауль мог привести за собой хвост на набережную. Он может быть как из ОИДК, так и из «Сынов Верцингеторикса». А может оказаться и «попутчиком», работающим на ФНО. Но, по-моему, скорее всего, он попросту идиот, каковым и кажется.

Пока он делает свою вторую попытку, я спрашиваю:

– А вы? Чем вы сейчас занимаетесь?

Он неуклюже поводит плечом в сторону столика у нас за спиной, где лежит его кепи:

– Административный отдел специальной службы. По-прежнему всего лишь капитан, но мне наплевать!

Выходит, он из «синих кепи», Сустелевых работников социальной сферы в униформе.

– Работа очень полезная. Я служу в большом лагере беженцев под Блидой. Каждый день что-то новое. Мастер на все руки и ни одной специальности! Сегодня организуешь группу для рытья траншей, завтра – уже клиника и лечение кисты на черепе у какой-нибудь старой Фатимы, послезавтра объясняешь им, как бороться с болезнями картофеля, а на следующий день учишь детей играть в футбол. Это наведение мостов. Я и не предполагал, что смогу быть так счастлив. А дети! Стоит завоевать их доверие, и они так тебе улыбаются!..

Если это притворство, то очень убедительное. Я ворчу, поскольку тоже бью мимо. Он подходит поближе и дергает меня за бороду, словно желая убедиться, что она настоящая. При этом он сверлит меня глазами. Потом вызывающе расправляет плечи, как бы изготавливаясь к бою.

– По-вашему, я стал слюнтяем, да?

– Ваша очередь бить. Нет, я так не думаю. По-моему, такие люди, как вы, делают благородное дело, заставляя стариков красить ворота своего лагеря, а фатм – составлять букеты цветов в консервных банках, пока такие, как я, ездят в провинцию и вышибают дух из их мужей.

Он ухитряется рассмеяться:

– Ну что ж, пожалуй, по-своему вы правы. Все тот же старый товарищ по оружию! Неисправимый циник. Вот таким вы и были в Индокитае, вечно неуклюжим новобранцем.

– Я не циник, Эдмон. Я действительно восхищаюсь тем, что вы делаете. Вы рискуете не меньше, чем все мы. В любой момент вы можете подорваться на мине или получить удар ножом в своей палатке. Требуется мужество, чтобы поворачиваться спиной к арабу – да и чтобы руку ему пожимать тоже, коли на то пошло. Мало того, именно вы можете выиграть за нас войну.

– Вот именно. Это смелое предприятие. Риск существует, но беспорядки прекратятся, если – и только если – мы сумеем создать некую основу для взаимного доверия. И в том лагере – конечно, не мне бы вам об этом говорить – я им как отец родной. Они приходят ко мне со своими проблемами, и мы всё подробно обсуждаем. Нет никакого слюнтяйства в готовности выслушать араба. Зачастую ему есть что сказать. Что нам необходимо сейчас в Алжире, так это вера ребенка и руки воина.

– Вера ребенка, руки воина.