Алжирские тайны

– Антуан! Превосходно! Ладно, мир… – Но его протянутая рука застывает в воздухе, так и не коснувшись моей. Он морщит нос. – Нет, минутку, наверно… я вас с кем-то спутал?.. Ну конечно… Филипп. Простите. Я принял вас за Филиппа Русселя. Но вы же были в команде Жуанвиля!

Мы оба молчим, затаив дыхание. Потом он пытается издать смешок:

– Нет. Конечно, Антуан. Правильно. Я просто забыл…

– Нет, Эдмон. Как раз наоборот, вы вспомнили. Да, я Филипп Руссель. Держите руку подальше от кобуры. Я уже убивал и буду убивать в дальнейшем.

И я осторожно высовываю из кармана рукоятку моего «ТТ» – настолько, чтобы Эдмон ее увидел.

– Я хочу, чтобы вы пошли и сели вон там. Хочу, чтобы вы сидели сложа руки.

– Что?

– Чтобы вы сидели сложа руки. Для вас, колонизаторов-либералов, это дело привычное.

Он качает головой, но делает, как я велю. Обняв его по-братски за плечи, я низко наклоняюсь над ним, незаметно для посетителей бара вынимаю пистолет из его кобуры и кладу во внутренний карман своего пиджака. Пора начинать следующую азартную игру. Я говорю очень тихо, и, чтобы все расслышать, ему приходится наклонить голову.

– Только сразу не оборачивайтесь. Сзади сидит человек, тот, что в форме почтальона и перчатках с крагами. Вы его, наверно, уже заметили. Пока мы разговаривали, он все время держал вас под наблюдением. Это один из моих людей. Через минуту я отсюда выйду. Ладно, теперь можете повернуть голову и посмотреть на него.

Взгляд кабила, который на миг опустил глаза, вновь устремлен на нас. Раздражающе безмятежный взгляд.

– Теперь, Эдмон, я хочу, чтобы вы просто посидели и немного подумали. Вы просидите здесь еще десять минут после того, как уйдет мой человек. Потом, конечно, можете поднимать тревогу, но в конечном счете, полагаю, будет лучше, если вы сумеете забыть, что мы когда-либо встречались. Согласны? В вашем гнусном лагере беженцев в Блиде есть наши люди. Они могут в любой момент снести вам голову с плеч. Приятно было с вами поболтать, Эдмон. Жаль только, я не смог вспомнить вас так же хорошо, как вы меня.

И я вновь направляюсь к стойке. Главное – не оглядываться. Я покупаю пиво. Потом подхожу к почтальону и протягиваю ему бокал:

– В эти грозные времена вы, почтальоны, делаете очень важное дело. Вон тот офицер передает вам привет и пиво.

При ближайшем рассмотрении становится ясно, что я угадал. Почтальон почти вдребезги пьян. Рукой в перчатке он с трудом поднимает бокал, но изображает при этом некое подобие тоста за Эдмона и в замешательстве устремляет на него затуманенный взор. Я потихоньку кладу ему на колени Эдмонов пистолет. Почтальон настолько отупел, что, похоже, этого не замечает.

Потом я выхожу из бара. Главное – не бежать. Пускай бегут мои враги. Однако, признаюсь, я несколько обеспокоен. Я бродил по этому городу, пребывая в некоем иллюзорном мире – возомнив себя кем-то вроде Фантомаса, великого преступника, чью подлинную личность не в состоянии установить ни полиция, ни власти. И вот дважды за день меня узнают. Так рисковать не стоит. На улице туманно и тихо. Потом до меня доносится сухой треск выстрелов. Откуда – определить невозможно. В этом городе и часа не проходит без звуков стрельбы. Вряд ли мы с Нунурсом еще долго сможем прожить в той тесной комнатенке, не попытавшись убить друг друга. Я уже перестаю владеть собой, делаюсь опасным для себя самого. Становится очевидно, что наш последний удар в Алжире должен быть нанесен как можно скорее.

Глава двадцатая

Возводятся баррикады. В субботу лавочники и рабочие, вышедшие на улицы с кирками и лопатами, принимаются разрубать дорожное покрытие на огромные глыбы и кучами этих глыб перегораживать дороги. Эти новые стены увенчиваются бревнами и колючей проволокой. Отряды милиции, тоже появившиеся на улицах, щеголяют оружием и довольно неуклюже несут охрану строящихся баррикад. Изредка неторопливо подходит полицейский или десантник и заводит непринужденный разговор с милиционерами и лавочниками. Но большую часть времени полицейские ни во что не вмешиваются и с удовольствием играют в карты в тени своих бронированных «черных марий». Руководители демонстрации и забастовки, прогуливаясь по улицам, ведут уклончивые разговоры и то и дело переводят взгляды на своих товарищей, выясняя, чем те занимаются. Повсюду люди ждут, когда что-то сделают люди, находящиеся где-то в другом месте. В магазинах я слышу фразы, ставшие разменной монетой в валюте разговоров нынешнего сезона. «Чемодан или гроб», «Теперь или никогда», «Это наши последние пятнадцать минут», «Дни надежды, как в Венгрии в пятьдесят шестом».