Амбровое дерево (ЛП)

Вот так нас и нашли мама, Судья и мистер Видерс. Я плакала и истекала кровью в объятьях Ника, а он пытался успокоить меня, но без особого успеха.

– Моя малышка! – простонала мама, увидев мое лицо.

Она оттащила меня от Ника и стала укачивать, поэтому теперь я заливала слезами и кровью именно ее, пока мистер Видерс не взял ситуацию под контроль. Судья просто стиснул зубы и впился в Муни острым взглядом.

Взрослые заставили меня рассказать им всю историю, хотя я и не хотела этого делать. Нас с Ником хвалили и опекали: меня – за то, что я сохранила свою честь в жестоких и необычных обстоятельствах, Ника за то, что он пришел мне на помощь. Муни выволокли из здания. Мать тащила его за ухо, видимо, всю дорогу по пути к доктору. С этого момента он был изгнан на место в самом конце класса. Я думаю, он усвоил урок, потому что больше никогда не беспокоил меня.

Фрэнк Андерсон так и не появился, но ведь никто и не ожидал, что он появится. Ник пошел с нами домой, и после того, как меня уложили в постель, мама разрешила ему подняться и посидеть со мной.

К этому времени мой глаз уже заплыл, и он осторожно коснулся его, снова выглядя рассерженным.

– Ты должна была мне сказать. Я никогда больше не позволю никому причинить тебе боль, Аликс, клянусь.

Но существует и другой вид боли, кроме физической. Боль, которая проникает глубже и оставляет огромные шрамы. И даже Ник не мог защитить меня от самого себя.

 

Глава 4

 

Когда мне исполнилось двенадцать лет, моя обычно невозмутимая мать, заикаясь и путаясь, пробормотала довольно сбивчивое объяснение некоторых аспектов жизни, затем сунула мне в руку книгу под названием «Становление женщиной» и убежала. К тому времени, конечно, мы с Дженной уже почти все поняли, благодаря паре собак и множеству сплетен от других девочек в школе.

Моя семья пристально следила за мной в течение нескольких дней после того, как мама «поговорила» со мной, ожидая увидеть, не травмировалась ли я. Лично я думаю, что единственной травмированной была моя мама. Каждый раз, когда я смотрел на нее, она становилась свекольно-красной.

В нашей семье секс был словом из четырех букв. Когда требовалось его использовать, слово произносили по буквам, как будто если сказать его целиком, это обрушит на наши головы гнев Бога. Век свободной любви, возможно, наступил и прошел в остальном мире, но в Морганвилле о девушках, забеременевших вне брака, все еще говорили шепотом, прикрываясь руками.

Даже женское либеральное движение рассматривалось нашим женским населением как довольно загадочная странность. Они всегда думали, что были партнерами, а не рабами, а под «стеклянным потолком» понимали конструкцию, которая легко разрушается градом в штормовую погоду. У всех наших женщин была общая цель – видеть своих дочерей счастливыми в браке с «хорошим мужчиной» и полным домом детей. Карьера для них заключалась в том, чтобы работать волонтером в библиотеке или больнице, или в косметическом отделе местной лавки «Все по пятьдесят центов» за минимальную зарплату.

И поскольку никто вокруг меня не обращал на это особого внимания, я тоже не обращала. Моей главной заботой было мое тело. Как обычно, Дженна снова опередила меня, у нее начались месячные, когда нам было по двенадцать лет. Мне же пришлось ждать еще целый год, и я уже начала думать, что со мной что-то не так. С каждым приступом боли или необычным ощущением я бежала в ванную, пока во мне боролись надежда и тревога.

Год, когда мне исполнилось тринадцать, был для меня знаменательным во многих отношениях. Тело, наконец, начало меняться, стала расти грудь. В тех местах, где их никогда не было, появились волосы. Мама взяла меня с собой в магазин за моим первым бюстгальтером, и начались месячные, которые радовали меня первые два месяца, а потом осточертели. Прическа изменилась от косичек в четвертом классе к хвостику в пятом, а затем к косе в шестом. К девятому классу я стала просто распускать волосы.

Мама больше не была мамой, она стала матерью, которая часто заканчивала свои предложения фразой «ну, пожалуйста!», когда ей хотелось, чтобы я сделала что-то, что я считала ниже своего достоинства. Например, надела платье с оборками вместо стратегически разорванных и затертых, дизайнерских синих джинсов.

В том же году я открыла для себя мир мальчиков. Или, может быть, мне следует сказать, что это они обнаружили меня. К тому времени я уже знала, чего они хотят, и не велась, хотя, признаюсь, мне льстило их внимание, и я была не прочь немного пофлиртовать. В конце концов, я была южанкой, а в южных женщинах воспитывается способность флиртовать. А как еще мы поймаем мужчину и вырастим целый выводок детей?

Проклятие моего существования заключалось в том, что Ник, казалось, не замечал всех изменений, которые я претерпела. Он по-прежнему относился ко мне так же, как и в восемь лет – с небрежной теплотой и юмором. Но я точно заметила в нем перемены.