AMERICAN’ец

…которые пустились танцевать. Бой барабанов ускорился. Движения почти обнажённых девушек выглядели ещё более откровенными, чем у негритянок на празднике в Ностеро-Сенеро-дель-Дестеро. Королевские дочери словно парили в воздухе кругом графа, не касаясь земли; их руки и ноги сплетались и расплетались, как змеи. Фёдор Иванович не мог отвести заворожённый взгляд — и тут ему почудилось, что все танцовщицы на одно лицо…

…и это лицо Пашеньки. Ну конечно! Он смотрел на одну, на другую, и каждая из них была его цыганкой. Фёдор Иванович попытался заговорить с ними — хоть с кем-то из них, но язык ему не повиновался. Впрочем, графа это не обеспокоило, ведь эти девушки понимали его без слов, он точно это знал и мог передать им свои чувства, минуя речь…

…тем более, значение сейчас имели только слова дяди короля: он единственный сохранил собственное лицо среди полудюжины Пашенек, и повязка по-прежнему окутывала его голову. Дядя то ли что-то напевал, то ли мелодично командовал. Три Пашеньки, не переставая двигаться в сложном ритуальном хороводе, обтирали кожу Фёдора Ивановича комками тонких волокон, смоченных в пахучих настоях, и подносили плошки с разноцветными красками, в которые дядя и три других Пашеньки погружали подобия тонких костяных карандашей — граф чувствовал их прикосновения. Сам Фёдор Иванович тоже словно поплыл над землёй, свободно и плавно переворачиваясь то навзничь, то ничком…

…и уже не мог сказать, сколько всё это заняло: порой казалось, что время застыло навеки, а порой появлялось ощущение, что мир стремительно несётся куда-то, увлекая графа за собой. Дневной свет постепенно угас, но феерические картины переходили одна в другую, и действо продолжалось. Фёдора Ивановича вынесли из беседки, с ног до подбородка обмазав густым ароматным снадобьем; его тело белело среди множества тёмных тел аборигенов, сидевших плотно рядом друг с другом во мраке ночи при свете факелов…

…а в воздухе разносился дразнящий запах жареного мяса. Островитяне стали передавать из рук в руки большие блюда с дымящимися ароматными кушаньями, выложенными на широкие листья. Фёдора Ивановича одолел небывалый, совершенно зверский аппетит. Под взглядами улыбающихся Пашенек он хватал с блюда горячие куски и пожирал их, набивая полный рот и с урчанием обгладывая кости…

…пока с долгожданным чувством сытости не наступила блаженная истома. Фёдор Иванович лежал на рогоже, которую подстелили добрые туземцы. Он раскинул руки в стороны, и слушал ночь, и глядел, глядел, глядел в бесконечную черноту неба, усыпанного пылью незнакомых созвездий…

…которые мерцали, кружились и таяли во мраке.

Глава XV

— Пашенька, — прошептал Фёдор Иванович, погладил девушку по волосам и со счастливой улыбкой повторил: — Пашенька… свет мой, девочка моя милая…

Он открыл глаза — и с ужасом отдёрнул руку, подскочив на постели в своей каюте: к нему ластилась макако-аранья. Перед уходом в деревню Фёдор Иванович оставил бедного зверька матросам, а теперь обезьянка, видно, перегрызла верёвку и нашла дорогу к хозяину. Макака с укоризной смотрела на графа и щерилась. Он тоже оглядел себя, зажмурился, помотал головой и снова взглянул — на руки, на грудь, на ноги.

Говоря королю про татуировку, Фёдор Иванович почитал свой воинский подвиг не особенно выдающимся и ожидал получить столь же скромный орнамент, скажем, на плечах. Но Тапега расщедрился, и теперь обнажённое тело графа покрывал нескончаемый цветной рисунок. Посередине груди расположилась большая пёстрая птица в кругу мелких значков, образующих сетку. Вкруг неё переплетались красно-синие узоры — они уходили через плечи на спину и змеились по рукам; вдоль рёбер бежали полосы наподобие радуги, хищные зигзаги на бёдрах были похожи на зубы акулы, запястья охватывали ювелирно татуированные браслеты. Нетронутыми остались только кисти рук.

Фёдора Ивановича бросило в пот. Он рванулся к зеркалу, висевшему на переборке, и с облегчением выдохнул: татуировщики пощадили шею и лицо.

Тело было покрыто липким пахучим снадобьем — не иначе как для облегчения страданий, и всё равно повреждённая иглами кожа немилосердно горела. Стук в приоткрытую дверь заставил Фёдора Ивановича прикрыться простынёй.

— Добрый день, ваше сиятельство, — входя, сказал доктор Эспенберг. — Любуетесь, как вас разукрасили?

— Это… можно как-то убрать? — спросил граф.

— Сомневаюсь. Пигмент вколот под кожу на… гм… довольно большом пространстве… собственно, по всему телу. Надо подождать, пока сойдёт воспаление и отсохнут корочки, тогда посмотрим… Несколько дней придётся потерпеть и не мыться. На солнце тоже выходите с осторожностью, организм сейчас весьма ослаблен. Буду смазывать ваши… гм… раны, если позволите. — Врач показал деревянную чашу, которую держал в руках. — Ложитесь, прошу вас.