AMERICAN’ец

— Ещё мудрый Аристотель заметил, что природа не терпит пустоты, — продолжал гнусавить британец. — Народ, у которого нет денег, впадает в бедность и становится опасным. Но если пустоту в карманах компенсировать людям химерой великой страны — даже нищие вместо ненависти к правительству будут испытывать гордость за отечество. Патриотизм — это способ управления толпой. Патриотам нечего терять. Но совсем другое дело, если на кон поставлено ваше собственное благосостояние. Ведь человек по природе своей корыстен…

Собеседник снова перебил его:

— И что же, великие деятели прошлого не были патриотами?!

— Попробуйте назвать хоть одного из них, кто не нажил на службе отечеству ни денег, ни титулов, ни чинов, ни наград. Или припомните кого-нибудь, кто расстался с деньгами, титулами, чинами и наградами ради блага отечества… Припоминаете? В моей стране таких бессребреников нет. Может быть, они есть в России?

Фёдор Иванович уже понял, что в капитанской каюте Резанов принимает врача с английского фрегата. Граф забыл о погасшей трубке и прислушивался.

— Вы решили напомнить мне о бескорыстии? — помолчав, холодно поинтересовался Николай Петрович. — Хотите сыграть роль совести?

— О нет, я всего лишь врач, которому полагается говорить правду. А правда такова, что Россию в противостоянии с Британией неизбежно ждёт поражение — в Америке, в Китае… Где угодно, везде. Мы можем проиграть отдельные сражения, но мы всегда выигрываем войну. Вы сделали мудрый выбор, став на сторону заведомого победителя и не полагаясь на удачу. Фортуна — дама слишком капризная… Деньги! Значение имеют только деньги. Какая разница, на каком языке их считать?

— Наш разговор не доставляет мне удовольствия. — Голос Резанова звучал сухо. — Извольте выполнять свои обязанности, а мне предоставьте самому решать, что я делаю и почему.

— Да, конечно. Мы видимся в последний раз, и я желаю вам как можно скорее оказаться в Японии. Позвольте напомнить о бумагах, которые я передал. Там указаны способы, которые облегчат выполнение вашей миссии. Пожалуй, в первую очередь стоит обратить внимание на особенную чувствительность японцев к нарушению их обычаев…

Фёдор Иванович свесился за борт и ловил каждое слово. Из одежды на нём была только набедренная повязка, как у туземца; тело скрывала накинутая на плечи простыня. За неимением карманов граф отложил трубку на край борта. Он в сердцах помянул чёрта, когда чубук бултыхнулся в воду, — и тут же прикусил язык, но голоса в капитанской каюте смолкли…

…а Фёдор Иванович отпрянул от борта и после секундного колебания решительно зашагал с кормы на шканцы, откуда проход вёл к каютам. Он вознамерился, не откладывая, призвать камергера к ответу, а может, и покарать собственною рукой…

…поэтому врач, с которым граф разминулся в проходе, его не интересовал — Фёдор Иванович лишь обжёг британца свирепым взглядом. Врач отступил, пропуская графа, который успел ещё подумать — не лучше ли сперва одеться, или войти к Резанову в простыне, как есть…

…и в этот миг получил сильнейший удар тяжёлой табакеркой по затылку. Врач знал, куда и как правильно ударить. Он придержал оглушённого графа и для верности ударил ещё раз.

Часть четвёртая Сандвичевы острова — остров Кадьяк — остров Ситка — Алеутские острова — остров Кадьяк — Санкт-Петербург, май 1804 года-август 1806 года

Глава I

Пару дней Фёдор Иванович провёл в странном забытьи. Когда он приходил в себя — видел рядом Эспенберга. Доктор следил, чтобы за графом ухаживали и кормили; потчевал его микстурой и дожидался, пока граф задремлет снова.

Сумерки сознания закончились ранним утром в двадцатых числах мая. Фёдор Иванович очнулся в пустой каюте и сел на постели, припоминая события последнего времени. Образок Спиридона с портретом Пашеньки висели у изголовья, как положено, и тихонько позвякивали друг о друга: лёгкая качка давала понять, что корабль идёт в море под свежим ветром.

Эспенберг появился, когда граф разминал ослабевшие руки, косясь на татуировки. Кожа зажила окончательно.

— Рад видеть ваше сиятельство в добром здравии, — сказал доктор и присел в ногах постели. — Признаюсь, вы заставили всех поволноваться.

Фёдор Иванович привычным движением распушил бакенбарды.

— Ничего, я совершенно здоров. Велите подать мне умыться. Я должен сей же час видеть Резанова.

— Конечно-конечно, — согласился Эспенберг и заговорил так ласково, как обычно врачи говорят с больными: — Только сперва послушайте меня. На Тенерифе вы едва не утонули. В Бразилии были ранены и не успели оправиться, напоследок ещё схватившись с пиратами. Путь на Нуку-Гиву вкруг Америки через мыс Горн оказался тяжёлым для всех, но для вас особенно…

— Какого чёрта?! — возмутился граф, но доктор спокойно продолжал прежним ласковым тоном: