Америго. Человек, который дал свое имя Америке

По его собственному признанию, он с небрежением относился к педагогическим усилиям дяди – но это может быть слегка наигранным благочестивым сожалением, которое люди нередко испытывают, окидывая взглядом свой жизненный путь и перебирая в уме упущенные возможности. Его единственная сохранившаяся попытка свободного сочинения в стиле Цицерона выглядит неуверенной и неуклюжей, хотя в аккуратности ей не откажешь. «Я едва смею писать на латыни, – писал он на латыни, – но если бы я стал писать на родном языке, то мои щеки покраснели бы от стыда»[39]. Профессиональные ученые испытывают шок от того факта, что Америго при письменном обращении к патрону однажды приписал Плинию самоуничижительную ремарку, которая на самом деле принадлежала Катуллу («вы слишком ценили мои пустяки»), и недоуменно поднимают брови, когда он путает стоицизм и эпикурейство. Но на мой взгляд, эти ошибки – не от недостатка образования; они вполне извинительны и лишь позволяют предположить чрезмерную уверенность писателя в своем знании классических аллюзий. Из известных нам талантов Америго, которые он обнаружил позднее, ловчее всего он проявлял себя в математике, с письмами у него получалось хуже.

Хотя Америго так и не освоил толком латынь, его отношения с Джорджио Антонио позволили ему познакомиться с некоторыми известными покровителями литературы и авторами, писавшими на родном языке. Когда Пьеро Веспуччи был в Пизе, то обратился к Америго с просьбой найти ему Ливия в переводе и Данте, а также просил «взаймы» поэтические сборники Луиджи Пульчи и дель Франко. Америго воображал себя поэтом и поэтому писал стихи – они не сохранились – потенциальным покровителям. И, подобно всем флорентийцам, он хорошо знал народную литературу своего города. Как мы увидим позднее, цитаты из Петрарки и Данте легко приходили ему на память в течение всей его жизни, даже посреди океана.

Можно сделать уверенный (насколько это вообще возможно в подобных случаях) вывод, что неформальный курс обучения, который он прошел под руководством своего дяди, включал в себя и начатки космографии. Согласно более поздним воспоминаниям самого Веспуччи, Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи, у которого был тот же тьютор, понимал «кое-что в космографии»[40]. Предмет этот был модным во Флоренции по меньшей мере с 1397 года, когда Мануил Хрисолор приехал в город, чтобы учить греческому, и привез с собой «Географию» Птолемея[41]. Когда ее перевод на латынь был завершен, каждый уважающий себя человек прочитал эту книгу. У Джорджио Антонио Веспуччи имелся свой экземпляр, вероятно, переписанный им собственноручно[42]. В текстах Америго есть по меньшей мере дюжина отсылок к книге[43]. Птолемей заложил в голову Америго некоторые из ключевых идей, помогавших ему впоследствии постигать мир, который он исследовал: его предположительно идеальную сферичность, размеры (24 тыс. миль по экватору)[44]; возможность представления на карте с помощью сетки из линий, разделяемых на широты и долготы.

Изучение географии было частью гуманитарного образования. Новое открытие древних текстов подогрело к ней интерес. Особую значимость во Флоренции имела «География» Страбона, которая вызвала новые споры относительно размера Земли и существования неведомых прежде континентов. Идеи Страбона получили широкое распространение со времени Церковного Собора, состоявшегося во Флоренции в 1439 году, на котором ученые мужи встретились для того, чтобы обменяться последними открытиями в космографии и обсудить новые трактаты по истории церкви. Полный перевод «Географии» на латынь стал доступен с 1458 года, а напечатан был в 1469 году. Джорджио Антонио имел свой экземпляр[45]. «Не исключено, – размышлял Страбон, – что в зоне умеренного климата существуют два обитаемых мира, а может быть и больше, особенно на широте Афин в сторону Атлантического океана». В контексте общего направления мыслей Страбона это замечание звучит иронично, но иронию очень трудно уловить, и многие читатели 15-го века воспринимали пассаж буквально. Атлантика казалась достойной того, чтобы искать там новые миры и неизвестные континенты. Классическая география тоже не исключала, что если мореплаватели сумеют пересечь необозримую Атлантику, то «мы сможем пройти морем от Иберии до Индии вдоль одной параллели». Паоло дель Поццо Тосканелли, «брат» Джорджио Антонио по флорентийской «семье Платона», был известным поборником – возможно, что и автором – теории, согласно которой достичь Азии можно было по западному маршруту (стр. 105). Идеи, подвигнувшие Колумба на пересечение Атлантики, обсуждались в кругах, где Америго вращался в молодости. Знакомство с Тосканелли стало первой из общих у него с Колумбом связей. Еще при жизни мореплавателей эти ниточки будут множиться и уже после смерти сплетут их репутации в единый клубок.