Американец

Вдруг ноги мои коснулись песчаного дна, я наконец ощутил опору. Нас прибило к скалистому берегу. Хотя Лео был гораздо сильнее, теперь я отвечал на удары. Мои кулаки хаотично рассекали воздух, зато его попадали точно в цель и молотили с поразительной настойчивостью.

– Человек-паук! – прохрипел я, уже готовый попрощаться с жизнью. – Это был он!

– О чем ты?

Мы замерли, глядя друг на друга и тяжело дыша. У меня голова шла кругом.

– Бомба в том поезде, – сказал я. – Это он ее заложил. Мне отец рассказал.

– Что ты несешь? Быть такого не может.

Происходящее казалось полным абсурдом. Скалы, мы двое, море, город вдалеке. Я чувствовал, как великолепный розовато-оранжевый закат призывает нас к себе. Я стянул футболку и бросил ее на камни. Катерина наблюдала за нами, не понимая, в чем дело. Она вдруг стала совсем чужой.

– Даниелино убил твой отец, – сказал я.

Потом, уже дома и гораздо позднее, я не раз вспоминал этот миг и поражался тому, что знал с самого начала: Даниелино Карапуз связал нас, он же нас и должен был разлучить. Когда Катерина появилась в наших жизнях, все резко обессмыслилось. Предательство, секс, гашиш. Мы заплутали в лабиринте без выхода. Я неплохо знал Американца и понимал, что, укажи я ему на закат, сумей я поделиться с ним красотой города, который он для меня открыл и который теперь звал нас к себе, все разногласия между нами тотчас рассеялись бы: Лео достал бы откуда-нибудь свою расческу, мы оделись бы и предоставили Катерину ее судьбе. Мы бы мчались вдвоем на мопеде, капитан и матрос, как в старые добрые времена.

Но я не смог. И виноват в этом только я.

Пока на лице Американца проступало осознание того страшного факта, что его судьба замешана на крови невинного человека, я подумал, что, в сущности, мне было наплевать на всю эту историю. И улыбнулся при мысли, что мой отец подумал бы точно так же, окажись он на моем месте.

Мне хватило пятнадцати лет, чтобы стать как он.

* * *

Понимание, что собственная семья, как и все другие, строится на общей вере во что-то, всегда приходит с запозданием. В моем случае это была вера в будущее. Разумеется, родители, сидя за столом, не возвещали о грядущих чудесах, но то, что человечество движется вперед, ощущалось всеми нами, витало в воздухе, даже звучало в телепередачах.

Вот уже более тридцати лет отношения моего отца с будущим протекали по руслу, крайними пределами которого были голод и мечта о благополучии – печальное дитя нищего детства, в шестидесятые годы нашедшее прибежище в незадачливой молодости. Муки голода поутихли, когда университетский студент получил постоянную работу, а с ней и веское доказательство возможности земного спасения. Банк Неаполя и Миланская биржа обогатили его, хоть и не сделали магнатом, но он получил гораздо больше, чем кто-либо другой, вылезший из той же грязи.

Так что единственной верой Эдуардо было будущее – его личная история о ежедневном труде и домашнем очаге как о защитном покрове, под которым таился сокровенный источник его желаний.

Но что это был за источник?

Если до 1994 года ответ не вызывал сомнений, то дальше царила непроглядная тьма.

В том году убытки составили свыше триллиона лир, в следующем – более трех триллионов. Менее чем за три года долг банка мог вырасти до шести триллионов лир. Масло в огонь жарких дискуссий с наибольшим рвением подливали политики. Возмущенные северяне, предполагаемые потомки кельтов, обрушились с критикой на паразитов у власти, фаворитизм, вечно нуждающийся в помощи Юг. Отчаянные попытки противостоять этой лавине не возымели успеха.

За несколько месяцев Король Фердинандо полностью лишился власти. Человек, десятилетиями царивший на финансовой арене Южной Италии, от кого зависели судьбы смежных предприятий и одиннадцати тысяч работников с их семьями; кто ссужал деньгами большинство предпринимателей-южан и вплоть до прошлого года одним мановением руки распоряжался на выборах сотнями тысяч голосов; кто устраивал «культурные вторники» в главном здании на террасе с видом на море и прилюдно подтрунивал над ничего не подозревающим Джованни Спадолини^[22]. Человек, который триста шестьдесят пять дней в году содержал в отеле «Британник» на корсо Витторио Эмануэле два алькова: сюит для жены, в котором она останавливалась, приезжая к нему из Рима, и номер для юной любовницы – местной певицы; человек, за счет банка скупивший недвижимость в Венеции, Токио, Сиднее, в чьем ведении находились семьсот пятьдесят банковских окошек по всему миру; тот же самый человек, тот же Король, что был освобожден от должности в результате заговора в верхах, банального несоблюдения формы в административном акте.

Упадок начался с кофе. По крайней мере, так гласит легенда.