Американец

Сутью такого рода практик, добавил адвокат, расстегивая воротничок рубашки, является взаимосвязь между нехваткой кислорода и физическим наслаждением, хотя изначально искусство шибари не было предназначено для сексуальных забав.

– К сожалению, – заключил он, – необходимо доказать, что это покушение на убийство. Необходимо доказать, что для этого мужчины кульминация оргиастического экстаза неразрывно связана с жаждой смерти. Ребекка должна написать заявление – это наш единственный выход.

И еще это его имя.

Вольфанго Патанé. Само воплощение зла. Ночью оно барабанной дробью стучало у меня в голове, порой я ни с того ни с сего просыпался и повторял его вслух, чтобы оно отпечаталось на моих губах. Вольфанго Патане. Я набрал это имя в поисковике. Фотография на сайте университета оставляла простор для воображения: узкие темные очки на переносице, мягкие черты лица, темные кудри, бородка клинышком и вычурные усы а-ля д'Артаньян.

Он был доцентом и пользовался популярностью в университете. Похоже, он особо не скрывал своего увлечения шибари (когда я впервые произнес это слово, чтобы объяснить Нане суть дела, то отвел глаза), и, оказавшись с Ребеккой в одной исследовательской группе, он положил на нее глаз. «Мы не могли назвать себя любовниками. До того вечера мы виделись наедине лишь пару раз, – цитирую его признание следователям. – Сначала мы встретились в гостиничном номере в районе выставочного центра “Фьера Милано”, потом в мужском туалете на факультете машиностроения. Ребекка сразу же заинтересовалась связыванием. Я и сам не мог дождаться, когда же обвяжу своими веревками эту черную статуэтку».

Он не мог дождаться, когда же обвяжет своими веревками эту черную статуэтку.

Доцент Вольфанго Патане.

Трепло Вольфанго Патане.

Грязная свинья Вольфанго Патане.

И Ребекка, которая не собиралась заявлять на него в полицию.

Они часами обсуждали, как быть дальше. С одной стороны Марчелло с его неизменным желанием все проанализировать, понять и простить. С другой – Ребекка, упорно защищающая свою независимость, свой образ жизни, свое видение фактов. Лишь она знала, как все было на самом деле. Никто ею не манипулировал и ни к чему не принуждал.

Поэтому я и не мог ее простить. Из-за того, что она отстаивала свою независимость. Месяцами она бессовестно обманывала мужа и нас, зато теперь, когда надо было лишь разок соврать (адвокат настаивал, что необходимо упирать на версию с манипуляцией) и выступить против этой свиньи Патане, она вдруг осознала всю важность искренности. А мой сын упрашивал: – Доверься мне, любовь моя, хоть раз открой мне душу, я хочу знать, кто ты, о чем ты думаешь, это твоя последняя возможность дать нам шанс.

Стоило мне приложить ухо к двери палаты, где черная статуэтка лежала в ожидании исцеления, я все время слышал, как он нашептывает ей подобную чушь. Я даже не мог смотреть ей в глаза. Если бы что-то зависело от меня, то я бы взял близнецов, сел с ними на ближайший поезд и увез как можно дальше из этого дурдома.

– Как такое вообще возможно, что она отказывается на него заявить? – спросил я сына, пока мы шли по пульмонологическому отделению больницы.

– Она даже слышать об этом не хочет.

– Вы уже приняли какое-то решение? Я имею в виду, что делать прямо сейчас?

– Пап, я не знаю. Да, это сложно понять, но я не хочу оставлять ее в таком состоянии после всего, что случилось. Ее надо показать врачам, потом мы все обсудим и вместе придумаем, как быть дальше.

По прошествии двадцати двух дней руководство больницы решило выписать Ребекку. За полчаса до того, как она вышла из клиники, в квартире на Порта-Романа моя жена застегнула дорожную сумку, поцеловала детей в лоб, пожала руку Дорине и вызвала такси. На центральном вокзале она села в первый поезд до Неаполя. Нана не желала ни минуты дышать одним воздухом с этой шлюхой. Она сообщила об этом Марчелло, и он принял ее решение без лишних разговоров.

Дни шли за днями, Ребекка ходила по врачам. Дни складывались в недели, недели – в вереницу одинаковых недель. Менялась погода. Дни становились длиннее, весна захватывала скверы, газоны, парки – каждый сантиметр земли в этом бесконечном переплетении улиц и бетонных домов.

Ни Ребекка, ни мой сын не просили меня уехать, поскольку я помогал с близнецами. Мы с ними часто ходили в парк, и никто даже не интересовался, где мы были и чем занимались. Их безразличие по отношению к детям меня пугало. Ребекка все время спала, Марчелло с головой ушел в работу. Я пытался что-нибудь выудить у Дорины, но, судя по ее ответам, откровенничать она не желала.