Американец

Это был тяжелый период, по накалу страстей не уступавший папскому конклаву. Сын входил и выходил из спальни Ребекки. Невозможно было понять, когда они уже покончат с разговорами и отправятся к адвокату по бракоразводным делам. Они все говорили и говорили. О чем? Хотя мы это не обсуждали, я был уверен, что Марчелло просчитывает все возможные последствия. Лучше всего, если бы Ребекка навсегда исчезла из нашей жизни, но она мать близнецов, и нельзя просто взять и выставить ее за дверь, хотя я не сомневался, что после всей этой истории ни один судья не встанет на ее сторону. А если она их похитит? Что будет лучше для всех? Навсегда избавиться от этой потаскухи или поставить детей под удар?

Однажды я проснулся на рассвете от какого-то шума на кухне. Я отправился на разведку и обнаружил Ребекку, которая, стоя с чашкой в руке, смотрела в окно. Должен признать, что никогда не видел более привлекательной женщины в домашнем халате.

– Привет, пап. – Она улыбнулась как ни в чем не бывало. – Хочешь стакан растительного молока?

Не знаю, что именно натолкнуло меня на эту мысль. То ли зародившееся во время мимолетной утренней встречи предчувствие, которое вскоре переросло в уверенность, что она никогда не станет достойной матерью, то ли ее улыбка. На лице Ребекки не было и намека на раскаяние или стыд, хотя она выжгла клеймо на наших жизнях. Ни тени сомнения, страдания или сочувствия по отношению к тем, кто ее любит. Наоборот. Только презрение и натянутая улыбка. Неужели она считала нас посредственностями, потому что мы не позволяли себя связывать, как сардельку, и не отдавались первому встречному, рискуя умереть от удушья?

Да, именно ее улыбка и натолкнула меня на эту мысль.

Я всегда осознавал собственную ограниченность. Я был жадным и ленивым консерватором. Никогда по-настоящему не вглядывался в суть вещей, никогда не копался ни в своей душе, ни в чужой и взамен обрел необычайный покой. Я предпочел давать простые ответы на сложные вопросы. Даже будучи советником криминального босса, я ухитрился сохранить свой апломб средней руки чиновника, атавистическую склонность оставаться мелкой сошкой. Я упустил шанс воспользоваться предоставленными мне возможностями, как сказал бы сын в один из своих приступов извращенного вдохновения. За десять лет, проведенных в чистилище, я ни разу не ступил в Старый Бари. Я покуривал сигарету и наблюдал за бурлившей там жизнью, скользя по поверхности своих мыслей.

Вот почему я решил избавиться от Ребекки и завершить ритуал жертвоприношения, который провалил этот идиот Вольфанго Патане.

Это был самый надежный способ стереть улыбку с ее лица.

Привет, пап, хочешь стакан растительного молока?

Я не отвечал. Просто стоял и смотрел на нее. На обнаженной шее виднелись побледневшие синяки. – Так что, пап? Молоко будешь?

Я скрипнул зубами и заставил себя посмотреть ей в глаза.

– Знаешь, как он тебя назвал, – пробормотал я, – знаешь? Черная статуэтка, вот как. А ты не хочешь нам помочь.

Я не стал дожидаться ответа. Развернулся и ушел в свою комнату.

В последующие дни я старался как можно реже бывать дома. Я покорно ждал, когда сын попросит меня уехать. Не хотелось бросать внуков в такую минуту, но теперь было ясно, что я уже ничего не могу для них сделать. Однажды я вернулся с прогулки по району Навильи, и Марчелло сообщил, что у Ребекки планы на вечер, а мы останемся дома, закажем пиццу и посмотрим фильм по телевизору.

Промучившись полчаса от нездорового любопытства, куда и с кем она пошла, я позволил себе расслабиться впервые за долгое время. И сомнений не осталось: без нее жизнь действительно была бы куда лучше. Около полуночи дверь распахнулась, на пороге появилась Ребекка в белом платье в красный горох, сняла туфли на каблуках, чтобы не поцарапать паркет, с надменным видом бросила их в угол и прошествовала в спальню. Сын тотчас вскочил и последовал за ней, как собачка. Этой ночью они снова ссорились.

С моими связями избавиться от нее не составляло особого труда. Да, пришлось бы отдать целое состояние, но я мог себе это позволить. Стоит однажды осознать, что ты в состоянии оплатить убийство своего врага, как сразу чувствуешь себя властелином мира, и это похоже на эйфорию ребенка в луна-парке.

Ребекка стала все чаще выходить из дома. Теперь она посещала психотерапевта. Близнецами невестка почти не занималась, перепоручала их Дорине, которая, в свою очередь, перепоручала их мне. С мужем она едва перебрасывалась парой слов. По ночам я иногда слышал, как они яростным шепотом ругаются за стенкой. Невозможно было разобрать, о чем идет речь, но, похоже, Ребекка все время чего-то хотела, а мой сын не соглашался, и потом мой сын чего-то хотел, а Ребекка не уступала. И всегда находилось что-то, чего они оба хотели, но оценивали каждый со своей колокольни.

Как-то ночью я в очередной раз подслушивал под дверью.

– Пожалуйста, отпусти меня, – умоляла она. – Ты не понимаешь, что все кончено?

– Твое место здесь, – отвечал Марчелло. – Рядом со мной и твоими детьми.