Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Поскольку мой преемник – представитель избранного народа, теперь весь штат – за исключением одной только вышибалы АЛС, которую саму, вероятнее всего, скоро отсюда вышибут, – сделался на сто процентов кошерным[417],[418].

Кеннелл начала сотрудничать с Chicago Daily Tribune, где главным корреспондентом был Вуд. Правда, она написала еще один материал – в качестве «корреспондентки» – для Moscow News: жизнерадостную статью с рассказом о посещении бывших кузбасских колонистов, все еще живших в Кемерове. «Старые кузбассцы» давно успели стать для Moscow News славными героями; их отважная затея превозносилась как отправная точка, с которой начала отсчет все еще продолжавшая поступать помощь американских рабочих советскому государству. В частной же переписке Кеннелл рисовала куда более мрачную картину промышленного «прогресса» в годы пятилеток. Она писала родным:

На меня нагонял ужасную тоску один вид этого гигантского современного сооружения, выраставшего над непролазной грязью, где перепачканными муравьями сновали туда-сюда между каркасами и траншеями люди – занятые и замученные. Если не считать этой лихорадочной новой стройки, электростанций, коксовых и доменных печей и новых домов, ничего здесь не изменилось. Чем больше люди строят, тем тяжелее становится их жизнь[419].

Должно быть, на отношение Кеннелл к тому, что она наблюдала в той поездке, влияло ее собственное состояние: в ту пору она находилась на девятой неделе беременности. Впрочем, то, что она видела, было вполне реальным.

Беннет, несмотря на свою «кошерность», ожидала, что и ее вот-вот выгонят из газеты. Она утверждала, будто слышала, как Васьков жалуется, что «в Moscow News окопалась чертова прорва буржуек. Он говорил, что разгонит их всех… Ну, вот Рут-то он уже вышиб». Она полагала, что придет и ее черед: «Как-нибудь исхитрится выгнать и меня, не учиняя скандала»[420]. В ту осень Стронг вернулась из командировки, намереваясь наконец уволиться, но Васьков по-прежнему отказывался отпускать ее, а Межлаук вообще не отвечал на ее письма и телефонные звонки.

Как раз в ту пору, когда Кеннелл собиралась уезжать из Москвы (на сей раз – навсегда), а Стронг кипела от возмущения, в журнале American Mercury вышел сатирический очерк Беннет и Кеннелл, в котором высмеивались американские «паломницы», стекавшиеся в «красный Иерусалим» и обивавшие порог Moscow News. Публикация вызвала небольшой скандал. По США поползли слухи, будто после выхода очерка Кеннелл выслали из СССР, а Беннет уволили. Кеннелл уверяла, что вернулась на родину добровольно, и замечала, что, хоть Беннет и действительно едва не уволили за «литературное приспособленчество», главный цензор в итоге «просто посмеялся и сказал, что никакой крамолы не увидел». Все это, по ее словам, свидетельствовало о том, что «Россия не боится критики или шуток на свой счет». Благополучно покинув СССР, Кеннелл вдруг ощутила, что за границей ей гораздо легче сохранять просоветские взгляды, – и в самом деле, она сохраняла их до конца жизни. В середине 1930-х она вступила в компартию и впоследствии выражала глубокое раскаяние в том, что когда-то публиковала в American Mercury те глумливые очерки[421].

Беннет удалось (на время) не вылететь с работы благодаря заступничеству Стронг. Той, как оказалось, польстило внимание к ее персоне, привлеченное публикацией в Mercury статьи «Все они едут в Москву», а позже даже сама именовала себя «старейшей резиденткой» Москвы – как ее там насмешливо окрестили. По меньшей мере еще один репортер Moscow News счел тот материал «шикарным» и «просоветским», однако в редакционной статье Беннет и Кеннелл получили разнос, а рядом было помещено открытое письмо Беннет с извинениями.

Пережив эту бурю и окунувшись в утешительные отношения с Константиновым, продлившиеся чуть больше года, Беннет, похоже, чувствовала себя счастливее, чем когда-либо раньше. В письме подруге она рассказывала, что, живя в Москве, она начала по-новому смотреть на любовь и работу, и объясняла, почему ей теперь страшно возвращаться в Америку: