Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

В начале 1930-х годов были радикально пересмотрены советские законы, имевшие отношение к сексу (превозносившиеся в ранних выпусках Moscow News – и буквально повсюду – как самые просвещенные законы в мире), да и в целом общественные нравы сильно изменились[413]. Из-за того, что это изменение законодательства ощутимо сказалось на личной жизни как Беннет, так и Кеннелл, им гораздо труднее было отбросить сомнения относительно справедливости советской системы. В октябре 1931 года Беннет познакомилась с Евгением Константиновым – симпатичным и талантливым русским актером, который был на десять лет моложе Беннет. До революции его отец был богатым купцом. Поначалу Беннет называла роман с Константиновым «легким флиртом» и не строила никаких планов на будущее, но потом они привязались друг к другу. Женя был не только хорош собой и талантлив, он оказался веселым, нежным и преданным. Не прошло и года со дня их знакомства, как они поженились, хотя Беннет и отзывалась об этом союзе несколько небрежно – возможно, из-за того, что браки в СССР в те годы заключались с удивительной легкостью. Выйдя за Евгения, она иногда по привычке называла его своим «бойфрендом», а в письмах некоторым знакомым в Америке вообще забыла упомянуть о своем замужестве.

Счастье Беннет и Константинова оказалось недолговечным: в феврале 1934 года Евгения арестовали из-за подозрения в «гомосексуальном прошлом» и сослали в исправительно-трудовой лагерь, где он возглавил агитпроповскую театральную труппу. Как легкомысленно выразилась Беннет, там он «танцевал и скакал по сцене, понукая ленивых крестьян поживее сеять хлеб». Содомия была криминализирована в Советском Союзе в декабре 1933 года, она каралась пятью годами каторжных работ; Константинов уже являлся в глазах государства подозрительным лицом в силу своего купеческого происхождения, и ранее его уже арестовывали.

Кеннелл же показала влияние новой советской политики на ее собственную жизнь в пьесе «Все они едут в Москву», которую она написала в соавторстве со старым другом из Сан-Франциско, Джоном Уошберном (постановка недолгое время показывалась на Бродвее в мае 1933 года). Героиня пьесы Бетти – альтер эго самой Кеннелл – отчаянно ищет врача, который сделал бы ей аборт. В ту пору аборты в СССР еще не были запрещены, но уже трудно было найти врачей, которые соглашались их делать. Митя (отчасти списанный с мужа Милли Жени) доблестно помогает Бетти, но над ним начинают сгущаться тучи: для властей он и так подозрительный тип, «буржуй». В итоге Бетти решается сохранить ребенка – и заканчивается пьеса тем, что Даша, горничная-коммунистка, убеждает Бетти рожать в Советском Союзе, чтобы ребенок вырос коммунистом, а не «буржуем-капиталистом и кровососом». Правда жизни была совсем иной: Кеннелл, забеременевшая от Джуниуса Вуда (вскоре после прерывания прежней беременности), вернулась в США и в мае 1932 года в Сиракузах (штат Нью-Йорк) родила сына.

Любовь, работа, свобода… и Дядя Джо

Хотя для Беннет и Кеннелл новая расстановка сил на сексуальном фронте и обернулась серьезными угрозами, Стронг – впервые в жизни – обрела подлинное счастье в любви. Как она сама считала, такие отношения могли возникнуть только в Советском Союзе. Опираясь на личный опыт, в статье «Мы, советские жены» (1934) Стронг писала:

Мы сами чувствуем, что у нас брак поднялся на новый этап развития. В Америке и раньше встречались товарищеские супружества подобного рода, но при капитализме широкого распространения это явление не могло получить.

Возможным это новшество стало благодаря «полнейшему устранению имущественных и религиозных препятствий и неравенства полов в браке»[414]. Парадоксально, но Стронг и человек, за которого она позднее вышла замуж, сблизились из-за продолжавшихся в Moscow News редакционных дрязг.