Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Танцовщица придавала большое значение тому, что ее знакомство с Россией совпало с событиями Кровавого воскресенья, хотя в действительности ее первые выступления в Петербурге прошли еще до того памятного дня. В автобиографии она пишет:

Как удивились, наверное, любители уточненного балета с его роскошными декорациями и антуражем, когда на сцене перед простым синим занавесом появилась девушка в паутинчатом хитоне и принялась танцевать под музыку Шопена – танцевать своей душой так, как она понимала душу Шопена! Однако даже после первого танца раздался шквал аплодисментов. Моя душа, томившаяся и страдавшая от трагических нот «Прелюдий»; моя душа, парившая и бунтовавшая под гром «Полонезов»; моя душа, рыдавшая от праведного гнева, представлявшая мучеников той похоронной процессии на заре; эта душа пробудила в здешней богатой, избалованной аристократической публике живой отклик – бурные аплодисменты. Как любопытно![444]

Во время гастролей 1904–1905 годов Дункан познакомилась с балериной Анной Павловой, знаменитым сценографом, костюмером и художником Львом Бакстом, Дягилевым и другими видными культурными деятелями. Во второй приезд, в 1908 году, она встретила Станиславского, и между ними возникла крепкая дружба. Дункан приходила к Станиславскому во МХАТ каждый вечер, когда не выступала сама. Однажды она подошла к Станиславскому, положила «руки ему на плечи и переплела их вокруг его сильной шеи», а потом поцеловала в губы. Станиславский ответил на поцелуй Дункан, но затем отстранился и, поглядев на нее с «оцепенением, воскликнул: „Но что же нам делать с ребенком?“ „С каким еще ребенком?“ – спросила она. „Как? С нашим, конечно“»[445].

От союза Айседоры с русским художественным и интеллектуальным авангардом родилось в итоге немало «детей». Помимо танцевальных студий, возникших под ее влиянием, Дункан оказала глубокое воздействие и на самых настоящих детей – как тех, кого она сама учила, так и тех, кого просто вдохновляла собственным примером. Так, юная Стефанида Руднева (1890–1989) вместе с несколькими подругами, глубоко впечатленные первыми выступлениями Дункан в России, образовали танцевальную группу, школу и коммуну под названием «Гептахор» (что значит по-гречески «Пляска семерых»).

Увидев танец Дункан, Руднева (не имевшая танцевальной выучки) осознала, что «больше не может оставаться прежней». И что ее призвание в жизни – танцевать. Вместе с подругами она начала проводить

«белые собрания», на которых, облачившись в хитоны, они импровизировали под аккомпанемент фортепьяно, под собственное пение или под «внутреннюю музыку». Это приносило им «ощущение катарсиса» и… «защищало от кокетливости»: от поверхностных, мелких отношений с жизнью.

В 1907 году семнадцатилетняя Руднева на ломаном английском написала Дункан:

Я видела вас три раза и с первого взгляда подумала: «Вот что я искала, вот о чем я мечтала!» Когда вы вышли в первый раз, передо мной возник новый мир… Я будто видела сон. Я потеряла дар речи, я только хотела смотреть на вас и чувствовать сердцем всю вашу гениальную красоту.

Дункан олицетворяла возможность иной жизни:

Потому что – наша земля такая жалкая, наша жизнь так полна ужасной действительности, что каждое мгновенье забытья значит для нас больше, чем вы можете представить себе. Вот почему каждый из нас, усталых и страдающих, любит вас и благодарит вас за ваше искусство, за вашу красоту[446].