Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

никто из «гептахорок» никогда не учился у Айседоры или ее учеников. Наверное, они об этом мечтали, но – слава богу – этого не произошло. Однако можно предположить, что, попади они в одну из ее школ, они сами бы ее и покинули, не найдя там того, что с такой одержимостью искали[461].

Наталия Рославлева, на которую, как и на девушек из «Гептахора», в раннем возрасте глубоко повлияла Дункан, «пережила разочарование», когда увидела выступление Дункан в 1923 году. В юности Рославлева основала «Общество молодых дунканисток» и журнал, посвященный творчеству Дункан. Но когда она увидела кумира своей юности на сцене уже в новую эпоху, впечатление оказалось совершенно иным: «Хотя я сидела высоко на галерке, даже там меня неприятно поразили тяжелые, грузные прыжки танцовщицы с преувеличенной мимикой, – писала Рославлева. – Когда же под звуки „Интернационала“ она намеренно дала сползти с плеча хитону, обнажив часть тела, которой лучше было бы оставаться прикрытой», зрительница пережила настоящий шок. Надо сказать, что Руднева и другие девушки из «Гептахора» испытали похожее разочарование, когда увидели выступления Дункан в 1920-х годах: «Ее прежняя пляска – свободная, естественная и радостная – пропала, ей на смену пришла театральная пантомима»[462].

Если советские чиновники публично сохраняли почтительность, то критики в 1920-е годы, высказывая свои суждения, не слишком церемонились. Например, виднейший советский танцевальный критик той поры Виктор Ивинг, размышляя о значении Дункан для революционной России, едва сдерживал презрение:

Эта родоначальница «пластичек» временами положительно не пластична: широко раздвинутые ноги, стопы широко и тяжело поставлены в ряд, точно у грубых деревянных изваяний Средневековья… Лежит, стоит, наклоняется, ходит, редко-редко подыгрывает…

Теперь в Дункан видели «старую, обрюзгшую женщину», которая «пытается выдать свою хореографическую слабость за новое слово в искусстве». Другие критики сетовали, что она выглядит слишком старой, что у нее отвислая грудь, дряблые подбородок и шея и что она утратила былое проворство и легкость[463].

Дункан и сама признавала, что ее советская звезда закатывается, но дети, которых обучили они с Ирмой, наводили на мысль, что она все-таки оставила след в истории. Когда Айседора отправилась в свое последнее гастрольное турне по Советскому Союзу, Ирма и ученицы школы решили давать московским детям бесплатные уроки танца. На красный стадион на Воробьевых горах пришли сотни детей. Их нарядили в короткие красные хитоны, проделали с ними ряд упражнений, обучили их простым танцам. Ирма вспоминала:

Они резвились на солнышке, распевая свои революционные песни, и за летние месяцы из бледных, чахлых детишек, выросших на улицах большого города, превратились в счастливых, загорелых и здоровых танцующих человечков.

Эти дети (а было их пятьсот) приветствовали Айседору, когда та вернулась из своего провального турне: под звуки духового оркестра, игравшего «Интернационал», они вышли стройным маршем, неся знамя с лозунгом школы: «Свободный дух может быть только в освобожденном теле». Айседора с радостью отметила, что всего за несколько месяцев эти дети добились очень многого: «Они стремительно шагали вперед, будто отряд молодых воинов и амазонок, готовых сражаться за идеалы Нового Мира», – писала она[464].

Следующие несколько дней Дункан занималась обучением детей, и песни, которые они пели, вдохновили ее на создание последних композиций. Эти танцы, исполнявшиеся под песни «Смело, товарищи, в ногу» и «Мы – кузнецы», заметно отличались по стилю от прежних и больше походили на революционный танец, зарождавшийся тогда в США: