Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Любовь, удовольствие, счастье – все это должно быть вторичным и только альтернативой, никогда не главным делом… Мне нужно работать, работать, работать! И я хочу работать. Я жажду творить новое, лучшее, великое[485].

Конер отправилась в месячное гастрольное турне и, оказавшись на окраинах Сибири, сделала своей базой Свердловск (Екатеринбург). Она побывала в городах, «куда редко приезжали русские танцоры». Однажды ей довелось выступать на цирковой арене в Челябинске, и она опасалась, как бы лев, сидевший в одной из клеток за кулисами, не зарычал прямо во время ее представления. Прошло несколько недель, и Конер устала. Она жаловалась на бездействие и глупость окружающих. «Я схожу с ума, теряю контроль над собой, – размышляла она. – Я просто комок дрожащих, измученных нервов. О! Я так больше не могу. Это невозможно». Даже долгожданное письмо от Пудовкина не успокоило ее. Она с большим трудом раздобывала съедобные продукты, ощущала слабость и усталость. У нее под мышкой образовался нарыв, так что трудно стало двигаться. Ей было одиноко, она чувствовала неприкаянность и утомление и мечтала поскорее вернуться в Москву.

Но по возвращении Конер тучи снова расчистились. Увлечение Пудовкиным помогло ей заглушить в душе давнюю, неотвязную и изнурительную страсть к бывшему партнеру по танцам Еичи Нимуре. Однажды Конер с удивлением заметила, что смеется над «пылким любовным письмом» от Нимуры, – и вдруг поняла, что нашла свой путь. Она вознамерилась «создать первый великий советский танец». Хотя постоянно возникали трудности с контрактами, конфликты с пианистом и прочие мелкие неприятности, терзавшие довольно хрупкие нервы Конер, те майские недели, по-видимому, ознаменовали важный поворот и в ее творчестве, и в отношениях с Пудовкиным.

Дни за городом! Солнце, трава, деревья, вода и любовь!! Да, дни невероятного счастья с Кином [Пудовкиным]. Безоблачные. Дни настоящей красоты и истомы. Наконец-то я по-настоящему узнала, что такое физическая любовь. Кин уважает меня как человека и как личность, а не просто видит во мне любовницу. Мы делимся идеями и планами[486].

Однажды вечером Пудовкин посвятил ее в сюжет сценария, над которым работал («он не мог польстить мне больше, когда окунул меня в самую гущу своей работы», – отметила она). Но Конер не суждено было играть лишь роль музы при Пудовкине: отчасти он привлекал ее именно тем, что их связь служила для нее творческой, профессиональной, эмоциональной и – в придачу к прочему – физической подпиткой. По мере того как ее роман с Пудовкиным обретал все более прочную почву, она все больше уверялась в том, что ее мечта обязательно сбудется:

Что касается моей работы, мое величайшее желание, моя мечта почти осуществилась. У меня появится школа, и содержать ее будет русское правительство… Ведь за этим я и ехала в Россию. Чтобы завершить то, что начала Дункан. Творить великое новое искусство. «Искусство пролетарского танца». Учиться самой и преподавать другим. В школе будут учить не только танцу, но и всем смежным видам искусства: музыке, живописи, ваянию и литературе. Из «красной» балерины мы сделаем творческую разумную личность, которая будет относиться к танцу не как к фокусу, а как к искусству[487].

Ее пригласили на ужин к художнику-портретисту Андрею Гончарову. Там же присутствовал Пудовкин, а с ним и жена – Анна Николаевна Земцова, известная актриса и киновед. Конер сочла ее привлекательной и умной женщиной, но не увидела в ней угрозы для себя. «Зато, по сравнению с ней, я была чрезвычайно весела, радостна и уверена в себе». Пудовкин весь вечер почти слова не проронил. «Я сравнивала юность и зрелость: искру – с тусклотой, грациозность – с резкостью, жизнь – с оцепенением», – записала Конер в дневнике.