Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

В сталинскую эпоху, особенно в середине 1930-х годов, советская идеология выдвигала на передний план две женские ипостаси – с западной точки зрения, конкурировавшие между собой. С одной стороны, поощрялось замужество и материнство. С другой, истории профессиональных успехов женщин – в таких разнообразных областях, как «авиация, оборона, сельское хозяйство, промышленность и спорт», – указывали на передовой характер страны. В культуре сталинского времени молодых женщин широко прославляли как полноправных участниц индустриализации и подготовки к войне, которая казалась все более неминуемой. Парады физкультурников, на которых женщины демонстрировали силу, ловкость, гибкость и ритмичность движений, можно считать постановочными зрелищами, однако новые советские женщины участвовали в них с подлинным энтузиазмом. Иными словами, массовые демонстрации коллективного единства при Сталине вполне могли быть проявлением искренних чувств, пусть даже сами эти действа устраивались по распоряжению властей. В этом отношении весьма показательны композиции, которые придумывала Конер для своих студентов-лесгафтовцев.

Преподавание в институте поглощало много времени и отнимало все силы, но и невероятно стимулировало. В качестве учебных материалов Конер использовала фильмы, а также водила студентов в музеи и на концерты. Государство платило студентам стипендию, так что они могли не работать и не отвлекаться от учебы. Они были сосредоточенны, энергичны и полны воодушевления. Более того – они казались новыми людьми.

Ленинградские ученики – юные и свежие, это новый тип молодежи – советская молодежь. Из них так и бьют ключом энтузиазм, жизнь и энергия, у них есть и желание работать, и силы для достижения целей. Их переполняют амбиции.

Особенно заразителен был задор девушек. Конер была ненамного старше своих студенток и ее наверняка завораживал «культ героинь», выставлявший новую советскую женщину «раскрепощенной представительницей прогресса и модернизации»[492].

В одной советской газете рассказывалось о том, что Конер преподавала вдохновленные Фореггером «танцы машин», но сохранились фотографии, показывающие, что у Конер имелись и более органичные концепции «нового советского танца». На снимках, сделанных, по-видимому, во время репетиции на пляже под Ленинградом, запечатлены молодые люди в купальных костюмах, движущиеся в унисон или застывшие в выразительных позах, как немые картины. От их коллективных жестов веет свободой, радостью, ощущением возможностей и динамизмом, все это весьма напоминает немецкий Ausdrucktanz, а еще перекликается с кадрами из фильмов Пудовкина, где колышутся на ветру травы на просторных лугах. В этих живых картинах фигурируют примитивные самодельные луки со стрелами, простыни, на голове у самой Конер – цветочный венок. Танцоры тянутся к небу, их простертые руки словно вторят веткам с листвой, которые держат в руках некоторые студенты. А еще Конер танцует в одиночку, импровизируя перед учениками и, может быть, перед фотографом: она простирается, тянется, делает выпады, выгибается, бьет ногами, гнется, прыгает и даже как будто зависает в воздухе. Здесь мы наблюдаем нечто среднее между «пластическим танцем» в духе Дункан и номерами советских физкультурников.

Студенты-лесгафтовцы вдохновили Конер на постановку ее первого «советского» танца:

Тема – торжественная радость, победа и надежда на новую русскую советскую жизнь. Предмет изображения – красный флаг. Я не танцую того, кто видит, или несет, или чувствует этот флаг, я танцую сам флаг. Все его движения и все, что он символизирует, –

записала она в выражениях, напоминающих слова американской воинской присяги. Много лет спустя сама Конер, вспоминая эту композицию, называла ее «ужасной», и сетовала, что в ту пору все время вдохновляла других, так что на собственное творчество сил уже не оставалось. Впрочем, возможно, на эти воспоминания накладывались другие – о том, что в ту пору она все глубже увязала в вопросе о том, каким же будет – или должен быть – «новый советский танец»[493].

Целью Конер было выразить через танец «квинтэссенцию эмоционального реализма». Однако ее заметки фрагментарны и беспорядочны: