Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

В статье, которую Конер вскоре после возвращения в Нью-Йорк написала для левого журнала New Theatre, она упоминает название своего танца и говорит о размахе парада, но заявляет, что была «уверена в правоте своей позиции» и «отметала все возражения». Она ни словом не упоминает о том, что среди зрителей присутствовал сам Сталин, не говорит ничего конкретного и собственно о танце – лишь сообщает, что ее студентов переполняла «радость от жизни» и что благодаря их удачному выступлению на параде советское правительство велело институту имени Лесгафта продолжать работу, а тем самым был нанесен «сильнейший удар по противникам современного танца». В мемуарах же Конер еще более скупа на воспоминания: «Представление на большой Дворцовой площади удалось на славу, и в газетах появились блестящие отзывы»[497].

Вскоре после парада физкультурников Конер покинула Советский Союз. Она собиралась провести два месяца с родными в США, а потом вернуться в Лесгафтовский институт, но, когда подошло время возвращения, ей не выдали визу. В ту пору в СССР впускали все меньше иностранцев, и климат в стране стремительно менялся. Конер расстроилась, но сама признала, что самым главным советским магнитом был для нее Пудовкин, а он, увы, не мог принадлежать ей безраздельно.

Обычно, говоря о Конер, не вспоминают о ее связи с левыми. Но проведенное в России время явно наложило на нее отпечаток. В мемуарах хореограф открыто говорит о том, что в Советском Союзе она получила положительный опыт, а на обложке ее популярного учебника по основам танца помещена фотография, запечатлевшая ее в акробатическом прыжке над ленинградским пляжем: прозрачный намек на то, что именно это место и этот миг ознаменовали вершину ее профессионального мастерства. ФБР завело на Конер дело, но заинтересовалось лишь несколькими ее выступлениями в США в конце 1930-х – начале 1940-х – теми, на которых она поддерживала Советский Союз или Испанию.

Так как же нам понимать ее участие в массовом представлении для Сталина? Или ее желание творить «новый советский танец»? Возможно, все это было для нее очередной этнографической экспедицией, экспериментальной попыткой сыграть роль «чужеземки» – попыткой, предпринятой не из идейных убеждений, а просто из желания проделать «интересную работу», которая пойдет на пользу ее карьере. А может быть, она действительно черпала вдохновение в сталинской России. Прыжки Конер на ленинградском пляже, на миг побеждающие силу тяготения, как будто отнимают вес у истории, которую сами олицетворяют.

Айседора Дункан и американские исполнительницы современного танца, вслед за нею приехавшие в СССР, лелеяли огромные надежды, что, став свидетельницами рождения нового общества, они и сами переродятся – и смогут поделиться с этим обществом, особенно с его молодой женской частью, теми движениями и танцевальными методами, которые соответствуют революционной новой эпохе. Несмотря на весьма различный опыт успехов и разочарований, полученный Дункан и Конер, обе они впоследствии считали время, проведенное в России и СССР, важнейшим этапом в своем творчестве и в своем общественном сознании. Однако ни та, ни другая публично не признавались в том, что им приходилось идти на какие-то личные или нравственные уступки, которые неизбежно требовалось делать в СССР и для обретения любви, и для совершения революции в танце.

А между визитами в Россию Дункан и Конер в Москву приезжала группа чернокожих американцев, среди которых насчитывалось восемь женщин. Хотя готовившееся ими представление в итоге и было отменено, они все же окунулись в действо советской жизни, и это оказалось для них весьма волнующим опытом.

ЧАСТЬ III Зрелищная революция

Зрелища и создают, и выявляют сообщества. Они связывают зрителей, авторов и исполнителей. И они занимали очень важное место в советской программе, нацеленной на создание единства в истерзанной войной, разоренной и оказавшейся разобщенной стране. Поэтому в Советском Союзе первостепенное значение даже в самые трудные времена имел театр (в самом широком смысле слова). Луиза Брайант утверждала, рассказывая о революции:

Что бы ни происходило в России, театры не закрываются. Пусть даже свирепствуют война, блокада, контрреволюция и холера с голодом, театры светят так же неизменно и ярко, как звезды[498].

В 1924 году британский театральный критик Хантли Картер заявлял: