Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Меня интересуют дети Джона Рида и воспитательный эксперимент: создать самоокупаемую ферму; меня не интересует финансирование очередных местных политиков, и я не собираюсь отдавать деньги просто так, без отчетности, людям, которые и раньше пускали их на ветер. Сами дети голодают и мерзнут.

Все бездарные руководители, сверху донизу, будут и дальше валить всю свою вину на меня. У них есть власть; у них есть то, чего нет у меня, – язык и партийные связи. Мне их не побороть.

Она капитулировала:

Пусть тогда сами спасают свою репутацию, а не взваливают все на меня. В конце концов им придется этим заняться, а дети все равно будут жить впроголодь, и кирпичный завод будет работать через пень-колоду.

На каждом шагу Стронг приходилось схлестываться с несговорчивыми и часто коррумпированными бюрократами, и ее идеализм (вместе с идеализмом некоторых детей) вновь и вновь подвергался испытаниям. Мешало все – и недостаток государственного финансирования, и внезапные притоки слишком большого количества новичков, причем некоторые из них не только не могли или не хотели трудиться на благо колонии, но и выказывали явные склонности к преступной жизни («Украли наши одеяла и башмаки и вконец расстроили наших бедняжек», – жаловалась Стронг).

Она изо всех сил старалась собрать побольше денег, но, что еще важнее, она завербовала немало американцев, готовых посвятить колонии и свое время, и свой труд. Однако многие из тех, чьей поддержкой она заручилась, так и не дождались ответа от советских чиновников на свои обращения с просьбой впустить их в страну. Очевидно, именно это больше всего «опозорило» Стронг в глазах американцев, откликнувшихся на ее призыв.

К следующему лету Стронг наконец отказалась от сотрудничества с колонией имени Джона Рида. Удивительнее всего – то, что она все-таки продержалась так долго. Вспоминая этот опыт почти десять лет спустя, Стронг писала в своих мемуарах под названием «Я меняю миры»:

Я увидела, что при социализме, как и при капитализме, верх одерживают разные людские желания; что желание участвовать в советской жизни само по себе еще не прибавляет мудрости; что даже при строительстве социализма – нет, особенно при строительстве социализма! – нельзя быть доверчивым дурачком. Набивая шишки, я убеждалась в том, что, даже имея дело с товарищами, нужно уметь думать головой[264].

Пока Стронг переживала все эти перипетии, Хейнс, вновь приехавшая в Москву в 1925 году, преподавала в училище для медсестер и изучала советскую систему здравоохранения. Ее книга «Здравоохранение в Советской России» (1926), где она в радужных красках описывала достижения СССР в этой области, заслужила похвалы от американских критиков. В июне 1924 года АКДСО свернул свою программу помощи, чтобы сосредоточиться исключительно на здравоохранении, – ввиду каких-то обстоятельств, которые «Друзья более не могли одобрять». Хейнс давно планировала открыть в Москве американское училище для медсестер, и в этом начинании ей очень помог врач и представитель Российского Красного Креста Марк Шефтель, который, как потом выяснилось, добивался расположения Хейнс – с тем, чтобы она помогла ему получить американскую визу (что она и сделала). В дальнейшем он шпионил в США на ГПУ. Идея американского медучилища так и не осуществилась, и Хейнс вернулась в США. Она продолжала сотрудничать с АКДСО и поддерживать различные советские кампании[265].