Американская дырка

Мобильники выключили на Пулковских высотах, как раз напротив купола обсерватории, через который проходит Пулковский меридиан, дающий ход петербургскому времени – тому самому, что всеми по недоразумению считается московским. Одновременно я велел Капе заклеить часы на информационном дисплее “сузучки” мозольным пластырем из автомобильной аптечки. Оба действия носили символический характер – мы выехали из циферблата, который на тот момент показывал 16:28.

Следующие девять дней (пять рабочих плюс прилепленные с двух сторон выходные) нам предстояло жить, как птицам небесным, измеряя поступь хронометра по солнцу, звездам и по чувству голода. И ни в коем случае не думать. Не думать об этом. Просто глазеть по сторонам – и все.

Сегодняшний день был без номера. То есть обозначался дыркой – 0.

2

Обедали на трассе в Феофиловой Пустыни. Трактир назывался сказочно -

“Емеля”, хоть и располагался в близком соседстве с гнездилищем алчных дорожных ментов. Впрочем, те тоже стали уже существами вполне фольклорными. Наравне с новорусскими и чукчами.

Когда подали салат, я глазам не поверил – одной порции хватило бы, чтобы набить подушку.

Мимо вероломного Пскова ехать я не собирался. Кроме доводов личного, чисто эмоционального характера, был еще один – через час-полтора следовало начинать поиски места для ночлега. Хоть ночи сейчас стояли светлые, на обустройство бивака требовалось время. Между тем найти спокойный уголок, желательно у проточной воды, на шумной Киевской трассе будет нелегко.

Закурив возле раскалившейся на вечернем солнце “сузучки” послеобеденную сигарету, я открыл дверь, чтобы из салона схлынул жар, достал из бардачка карту и разложил ее на горячем капоте.

Решено было свернуть в Лудонях на Порхов.

Дорога оказалась вполне приличной и практически пустой – деревни, выбоины, люди и встречные машины попадались на ней одинаково редко.

За Боровичами – как указывала карта – был поворот на деревню

Хрычково. Свернув, мы миновали мост и сразу за ним скатились по проселку на берег Шелони. Примерно в полукилометре от большака нашли отличное место – холмистый луг, ивы по берегу реки, излучина с песчаной косой. Эдем, если б не звенящие кровососы.

Поставив палатку и с трудом надув необъятный матрас, я пшикнул на сетчатый полог антикомариным спреем, развел, как скаут, с одного щелчка зажигалки костер из собранного Капой по кустам валежника и на треноге подвесил котелок. Мы были не голодны, поэтому решили ограничиться чаем и бутылкой водки, к которой на закуску посекли четвертинку хлеба, косичку копченого сыра, немного бастурмы и два внушительных огурца.

Пока закипала вода в котелке, мы смыли с себя дорожный прах, искупавшись нагишом в Шелони. Вода была холодная, налимья (должно быть – ключи); Капа визжала, как хрюшка, и, кажется, была счастлива.

Я проплыл на глубине вдоль берега туда-сюда, продрог и, прикрывая сморщенную мошонку бутылкой охлажденной в речке водки, побежал к костру растираться полотенцем.

В сером сумраке надо мной прогудел какой-то жук. Я тут же сделал стойку, но жук уже растворился на темном фоне прибрежных кустов.

Внимательно оглядев окрестности, я заметил… Нет, не заметил – мне лишь почудилось возле кроны большой ивы метрах в пятидесяти от нас какое-то веселое роение. Я отставил рюмку и подошел поближе. Так и есть – в вышине вокруг ивы кружили с басовитым гулом изнывающие от желания исполнить свои половые роли майские хрущи. Их было, наверное, десятка полтора.

Я побежал к “сузучке”, достал сачок и понесся обратно. Капа знала о моей слабости, поэтому смотрела на меня не как на идиота, а с некоторым снисхождением.

Минут через семь, проведенных в комических прыжках (жуки были верткие, летали довольно высоко и не хотели спускаться), я изловил-таки пару самцов с растопыренными усами. Поймал бы и больше, но одолели комары.

Вернувшись к костру, я показал Капе добычу.

– Ой, – сказала она без выражения и добавила: – Ужас.

Порой, когда я показывал Оле особо злодейского вида жука, она тоже говорила “ой”, но это так, для порядка, чтобы сделать мне приятное.

На самом деле, лютка понимала, что к чему – именно она заметила, что

Smaragdesthes smaragdina похож на фиолетовую фасолину, что у колорадского жука походка Чарли Чаплина, а мускусный усач пахнет, как царица Савская. Но Капа, кажется, и впрямь думала, что это черт знает что, а не перл творения. Стоп. Никакой рефлексии, никаких мыслей о… Только смотреть и видеть. Только видеть и называть увиденное. Это – настройка.

Сунув жуков в морилку, я вернулся к водке и уже порядком остывшему чаю.

Теплый вечер незаметно перешел в такую же теплую ночь. Внутри мягко ворочались забытые, оставленные где-то в детстве чувства. По ночному июньскому небу ползали облака и, как амебы, размножались делением.

Когда водка кончилась, мы, отказавшись от ночного купания в ледяной реке, сразу нырнули в палатку.

Капа была в ударе. Вот только… Зря она говорила о любви. Понятно, что так принято, но все равно – не стоило.

3

День первый.