Американская дырка

Капа почистила картошку. Дождались, когда закипит вода, и, оставив на огне рокочущий, как дальний гром, котелок, отправились купаться.

Дно и впрямь оказалось немного топким, но за полосой тростника появился песок, а потом ноги и вовсе потеряли опору. Вода была теплой и, если потереть мокрые ладони, шелковистой на ощупь.

Ужинали картошкой с тушенкой и под это дело ополовинили трехлитровый пакет сухой молдавской “Изабеллы”. Благо никто не мешал – воскуренная ароматическая пирамидка худо-бедно работала.

Мы скатились южнее Питера по меридиану всего километров на пятьсот, но ночи здесь уже перестали быть белыми. Поговорили об этом. Потом немного погуляли среди лягушек и комаров, после чего я полакомился

Капой. Надо признаться, не только в психотерапевтических целях. То есть я испытал наслаждение. А как, собственно, еще? Иначе вся настройка не впрок.

Если я скажу, что не вспоминал в это время об Оле, я совру.

Вспоминал. Вообще она ночью не выходила у меня из головы, без конца повсюду воображаясьмерещась. И потом… Оля всегда засыпала легко и беспечно, точно котенок, а Капа беспрестанно крутилась, ворочалась и шебаршилась, как еж. Ко всему Оля мне еще и приснилась. Сон был из тех, после которого порядочные люди обязаны жениться. Стоп.

4

Утром, толком не проснувшись, мы снова сделали это. Капа истекала такой обильной влагой, что ее музыкальные охи и стоны то и дело расцвечивали звуки, достойные вантуза Георгия Владимировича, семнадцать лет не знавшего упокоения. Чистый дребездофонизм.

Над озером стояла парна2я дымка. И чудесная тишина, оттененная гулкой перекличкой каких-то ранних пташек.

Я искупался посреди кувшинок, точно лягушка, запалил костер и, оставив Капу возиться с чаем, пошел осматривать ловушки.

У первой же, поставленной на краю поляны, я радостно обомлел – вместе с заурядным птеростихом там сидела черная жужелица (Carabus coriaceus), которую я тут же опознал по чрезвычайным для здешних широт размерам и крупитчатым, как базальтовый абразив, надкрыльям.

Никогда прежде такой зверь мне в ловушку не попадался. В жужелице было сантиметра четыре, так что, с учетом усиков и лапок, в баночку она никак не лезла.

Я вытащил из земли майонезное ведерко и отнес добычу к морилке прямо в нем.

Во второй ловушке приманки не было – наверное, ветчину склевала птица или утащил ежхорек, – зато на дне копошились два забавных, выпуклых и остромордых улиткоеда.

Позавтракали наскоро – бутербродами. Потом собрались и поехали в усадьбу Модеста Петровича, угрюмого адепта “Могучей кучки”.

Обычный барский дом средней руки в один этаж с мезонином. Фасад украшали четыре белые колонны и обведенная оградой из точеных балясин терраска. Перед домом на лужайке стоял бородатый бронзовый бюст композитора с каллиграфической росписью: М. Мусоргский.

Хороши были диковатый парк, сруб колодца с крышей на резных столбах и оранжерея из красного кирпича с фикусами в кадках и растущими из горшков вниз кактусами.

Небо постепенно занесло серыми мусорными облаками. Солнце взблескивало все реже. Ничего – ехать будет не жарко.

Вернулись на трассу Москва – Рига и на первой же заправке залили бак под завязку. Воспоминания о черной жужелице волновали меня необычайно.

За мостом через Западную Двину вдоль дороги стояли лотки, накрытые холстинками. Фанерные таблички с выведенными от руки буквами обещали копченую рыбу. На раскладных стульчиках за лотками сидели рыбачки.

Решив разнообразить наш вечерний стол, я съехал на обочину. Рыбачки мигом сдернули холстинки. Бронзовые рыбины тускло посверкивали боками – выглядели они и пахли очень аппетитно.

Капа ходила от лотка к лотку, поводя носом. Угорь показался нам неоправданно дорогим, поэтому купили горячего копчения сома.

Проехав еще километров сорок пять на восток, за Межой (такая река) повернули на юг – решили падать по карте вниз до самой Минской трассы.

В Нелидове расспросили юную мамашу с коляской, где тут питают тело.

По подсказке отыскали в сквере возле стадиона кафе с пушистым названием “БАРС и К°”. Кошатница Капа, естественно, захлопала в ладоши.

Мы оказались единственными посетителями.

Готовили долго, так что я успел не торопясь выдуть кружку пива.

Капа рассуждала о том, что одежда имеет внешнюю и внутреннюю стороны. Самому человеку обычно хватает одной внутренней, потому что дома, когда он один, разница между ее сторонами совершенно стирается. Но если внутренняя сторона более или менее равнодушна к окружению – скажем, в тройке вполне можно было бы ходить по грибы, – то внешняя сторона делать этого не позволяет, потому что грибам совсем не безразлично, в чем ты за ними приходишь, хоть они и размышляют медленно. Точно так же банку не понравится, если ты придешь в него считать чужие деньги в джинсах и ветровке. Поэтому нужно очень хорошо подумать, что надеть на природе, когда на тебя смотрят только травы, цветы и звери. Ведь надо соответствовать, чтобы не только себе, но и им сделать приятно.