Американская дырка

Утро выдалось ясное, жемчужного цвета, с легкой дымкой. Деревья бросали длинные тени. Пока я, бреясь, рассматривал этот перламутровый Божий свет, в голову мне пришла крамольная мысль: Бог допускает присутствие в мире всех случающихся с нами бед и сволочных неприятностей по той же причине, по какой солнце позволяет быть тени. А позволяет оно ей быть потому, что ничего о тени не знает, поскольку не в силах ее увидеть, как ни изворачивайся.

Капа спала. Я решил развести костер и тут заметил чайку.

Это была странная чайка. Летая над густым кустом лозы, она то и дело неловко, с усилием зависала на одном месте, потом пикировала в листву, что-то выхватывала клювом и взмывала вверх.

Не в силах совладать с любопытством, я подошел к кусту и оглядел его – лоза как лоза. И, только присмотревшись, я увидел, что куст был буквально усыпан скрывающимися за листьями майскими хрущами.

Они, бестии, схоронились тут до следующей распутной ночи, а чайка…

Никогда прежде я не видел чаек, кормящихся жуками.

Набрав впрок – чтобы больше на них уже не отвлекаться – пару дюжин табачных, подернутых белесой пыльцой хрущей (в таком количестве они стали неприятны и производили угрожающее впечатление), я вернулся к костру.

Тут как раз из палатки вылезла Капа. Она была голая и щурилась на солнце, которое слепило все на свете, кроме тени и того, что в ней кишело. Вид у моего настройщика был очень соблазнительный, и Капа, по лицу которой блуждала невесть откуда взявшаяся распутная улыбка, определенно это понимала. Я подумал немного и сдержался. Вот Оля…

Стоп, зараза.

В Порхове добрали кое-какой провизии и купили Капе банановое мороженое. Пока она его уплетала, я отыскал колонку и напоил водой опустевшую накануне шестилитровую пластиковую бутыль.

Дальше решили ехать через Локню на Великие Луки. Собственно, мне было все равно куда – такого чувства свободы я не испытывал, пожалуй, со студенческих времен, когда, выйдя из дома в булочную, в итоге можно было оказаться в Москве, Новгороде или поселке Кочетовка.

Дорога за Порховом начала петлять и обросла разнообразными деревеньками. То есть теперь нам встречались как большие села с краснокирпичными церквями, так и задумчивые селения, которые в сомнении решали: опустеть – не опустеть. А попадались и такие, что были короче собственного имени, – пока Капа произносила схваченное с дорожного указателя название, деревня успевала кончиться.

Обедали в Великих Луках. Едальня называлась “Расстегайная”. Там и впрямь подавали вкуснейшие расстегаи, правда, они почему-то были наглухо застегнуты, как кулебяки, но все равно оставили по себе самое благоприятное впечатление. Я съел две штуки – с сердцем и с курицей, – хотя каждый был размером с ботинок.

Отсюда решили отправиться в Жижицу, чтобы осмотреть усадьбу Мусоргского.

На выезде из города немного поплутали, но в конце концов выбрались на шоссе Москва – Рига. Дорогу расширяли и накатывали новое покрытие – на следующий год здесь, вероятно, уже будет автострада с тремя полосами в каждую сторону. Страна вбивала свалившиеся на нее деньжищи куда угодно, в том числе по-умному – в дороги. На востоке прокладывали сразу три новые транссибирские магистрали – две автомобильные и чугунку, а тут в темпе обустраивали федеральные трассы, громоздили развязки, тянули объездные и приводили в порядок местные стежки-дорожки. Россия обновлялась – повсюду слышались удары топора и визг пилы, запах известки и гудрона. Россия весело ковала себе будущее…

Чуть не проскочили поворот на Жижицу.

Воздвигнутый в чистом поле памятник великому композитору был огромен, мрачен и не предвещал ничего хорошего даже на фоне безоблачного синего неба. Так и вышло: ворота музея-усадьбы автора

“Хованщины” затворились перед нашим носом. Из таблички на створке следовало, что музей открыт для посещения лишь до 17:00. Вот к нам и вернулось время.

Расспросив двух белобрысых шкетов с удочками про здешние места, я объехал кру2гом Жижицкое озеро и по заросшей травой дороге вкатил на далеко вдающийся в него лесистый мыс. В паре мест, где были удобные спуски к воде, уже стояли палатки и машины с псковскими номерами.

Пришлось проехать на самый конец мыса и занять единственный пригодный для стоянки пятачок.

Прибрежная полоса воды заросла кувшинками и тростником, так что дно здесь скорее всего было илистым, но мы все равно остались довольны.

Полянку, где я разбил палатку, окружали дубы и осины, ближе к воде их сменяло ольховое чернолесье, а самый берег обступили плакучие ивы. Из-под ног то и дело выскакивали жирные лягушки. Комаров здесь тоже было порядком. Впрочем, еще в Порхове я купил несколько ароматических пирамидок, которые, будучи воскуренными в штиль, отпугивали кровососов в радиусе пяти метров.

Пока собирали валежник, я поставил две ловушки на жужелиц

(пластмассовые ведерки из-под майонеза, вкопанные вровень с землей), бросив в каждую по кусочку ветчины, – одну на краю поляны, другую в низинном ольшанике. Ловись, проворная живность, ловись большая и маленькая…