Американская история

Ролик начался с того, что Маккардл говорила в камеру, описывая давление, которое оказывалось на них и других журналистов с целью вынудить их покинуть место поисков. Внезапно камера качнулась в сторону, нацеленная на тяжелую грузоподъемную баржу, примерно в двухстах метрах от лодки оператора. Затем последовал крупный план крана, и в кадре, покачиваясь, возник новый кусок металла, только что поднятый с морских глубин. С него все еще капала вода. Разобрать детали было невозможно, но, когда металлический лист крутанулся в солнечном свете, под слоем донных осадков мелькнула яркая краска. Красная полоса, синее пятно – именно так их описывала Маккардл в своем последнем репортаже накануне вечером, в новостном блоке, который, по-видимому, записали после того, как был поднят этот фрагмент.

Видео внезапно оборвалось: кто-то явно применил к оператору силу, камера затряслась, картинка сделалась черной. Раздались протестующие голоса. Картинка вернулась на пару секунд: мелькнула агрессивная, грубая фигура в военной форме и шлеме с забралом. Снова чернота. Потом тишина.

Я вспомнил, как нам сказали, что Маккардл и ее команда после этого были вынуждены покинуть США. Сделав резервную копию видео, я сохранил ее в свой архив. Что это за фрагмент? Борта АА 77?

В своем уме

На следующей неделе мальчики ушли в школу, и повседневная жизнь вернулась в привычное русло: их нужно было будить по утрам, вовремя собрать в школу, днем забрать из нее домой, накормить ужином и уложить спать. В середине недели я улетел в Париж. Шагая через зал аэропорта Глазго, я не мог не заметить длинные очереди путешественников, ожидающих прохождения паспортного контроля на рейсы в США, Англию, на Ближний Восток. Я прошмыгнул через шенгенский портал. Тот был хорошо укомплектован, а его штат делал свое дело быстро, вежливо и ненавязчиво. В Париже я подготовил обзор выставки в Токийском Дворце: произведения искусства, созданные как побочные продукты промышленных, медицинских или научно-исследовательских процессов. Переночевав, я утром прилетел в Глазго и после обеда уже работал за своим столом.

На следующей неделе настала очередь Жанны отсутствовать – она поехала в Лондон, чтобы провести время в дизайн-студии, сказав, что ее не будет дома ночь, а может, и две. Знакомый распорядок жизни теперь обрел две разновидности: в первой отсутствовал я, и, пока меня не было, все делала Жанна, во второй – все заботы брал на себя я.

Люсинда сделалась частью нашей жизни, и, в принципе, все стало вполне сносно налаживаться. Ее движения были медленными, речь невнятной, порой казалось, что она неспособна понять, что мы ей говорим. Тем не менее она могла сама позаботиться о себе. Главное, чтобы кто-то из нас оставался рядом и был готов вмешаться, если что-то пойдет не так. Она брала на себя небольшие домашние дела, убирала за мальчиками, пылесосила ковры, мыла грязную посуду. Питалась она всухомятку: бутербродами, вареными яйцами, пастой, салатом. Вечером могла побаловать себя бокалом вина, а то и тремя. Ей не требовалась наша помощь, чтобы лечь или встать с постели, и она самостоятельно пользовалась уборной.

Однажды, примерно через месяц после переезда к нам Люсинды, Жанна была вынуждена совершить еще одну поездку в Англию, на этот раз в Бирмингем, где один из клиентов студии содержал собственную типографию. Она должна была отсутствовать три дня и две ночи. В первый день Люсинда провела большую часть утра, сидя в саду, греясь на солнышке. Днем она спала. Вечером я смотрел по телевизору фильм. Где-то посередине вошла Люсинда, пробормотала что-то невнятное, а через несколько мгновений я услышал, как она отправилась в свою комнату.

На следующее утро она проснулась поздно. Когда она вошла в кухню, я тотчас почувствовал, что произошла некая перемена. Я мгновенно напрягся, опасаясь, что за этим последует, гадая, с какой проблемой мне придется иметь дело, но Люсинда сварила себе кофе и села за кухонный стол напротив меня. Молча, не проронив ни слова. Я уже было собрался взять чашку кофе и спуститься в свой кабинет, когда Люсинда внезапно наклонилась вперед через стол. Пристально посмотрев на меня, она издала некий звук, что-то вроде сдавленного мычания.

– Что случилось, Люсинда? Вам что-то нужно? Могу я чем-то помочь?

Она повторила звук и покачала головой – не отрицательный ответ, а скорее выражение разочарования. Ее рот выглядел ровнее, чем накануне, почти вернувшись в нормальное положение, а полупустой, как будто остекленевший взгляд прояснился.

– Ммм, – промычала она и снова покачала головой. – Ммм… воспоминания. У меня есть воспоминания.

– Вы хотите мне что-то рассказать?

Она оперлась о столешницу и привстала.

– Бенджамин, вы выслушаете меня?

– Конечно.

– Послушайте, Бенджамин.

– Я слушаю.

Мы повторили эти слова несколько раз, как обычно в последнее время, когда сказанное приходилось повторять более одного раза. Но сейчас она выглядела решительной, как будто преодолевала себя.